О личности философа Дмитрия Мережковского у нас в стране заговорили во время "перестройки" 1990-х годов. До тех пор он был одинаково чужим и в России, и в Европе, куда эмигрировал после революции. "В России меня не любили и бранили; за границей меня любили и хвалили; но и здесь, и там одинаково не понимали моего", — писал Дмитрий Сергеевич коллеге-мыслителю Николаю Бердяеву. Собственно, Бердяев-эмигрант был таков же - неоднократно идентично признавался в том, что чужой и там, и тут. Так что же было в их идеях сложного для восприятия другими, несвоевременного может? Что они хотели донести человечеству и вручить, как эстафету мировоззрения? Это безусловно огромный пласт в русской культуре. Но попробую вложить свою малую толику в отодвигание туманной завесы.

Дмитрий Сергеевич Мережковский — русский писатель, поэт, литературный критик, переводчик, историк, религиозный философ, общественный деятель.

Во-первых, необходимо вспомнить трактовку Платона о том, что философ есть не только формирователь постулатов всеобщей мудрости и взглядов на бытие человека, а и борец. Был ли Мережковский борец? Как характеризуют его знакомые? Как сухого, бесчувственного "человека в футляре". Он практически никогда не проявлял эмоций в разговорах, но всегда и к месту у него была заготовлена известная распространенная цитата. Он доставал их внезапно, словно из-за пазухи и едко бросал в спор собеседников. Стало быть эрудиция данной исторической личности была отменная и принципиальную точку зрения принимал. И если мы посмотрим в исторических справках - последователем какого философского учения был Мережковский, то увидим - позитивизма, то есть когда изучение каждого знания должно базироваться на совокупности наук. Сам же писатель, как ни странно, позитивизм в своих работах не жаловал.

Философия Бердяева же зиждется на персонализме. И это учение, считающее человеческую личность высшей духовной ценностью. Можно ли объяснить ощущение чуждости всему, противопоставления самого Николая Александровича окружающему миру и вследствие этого одиночества - принципами персонализма? Конечно да. Он провозглашал Свободу и Творчество, но равных своей широте мировосприятия не находил. В обществе осознанно или бессознательно жили люди, нацеленные на желание подчинить другую личность себе так или иначе. Равноправие, провозглашаемое коммунистами в 1917-м году, изначально показалось и Бердяеву, и Мережковскому необходимым в излечении закабаленного сознания человека. Но оба сбежали из России от страха перед натиском агрессии голодных, желающих отмщения и власти, неуправляемых масс. Отсюда делаю вывод, что и Мережковский был все-таки персоналистом.

Мир равных возможностей снова маячил где-то далеко-предалеко и как утопичная сверх-идея. Может быть, цивилизация мира была погрязшей в духовном каннибализме? И только сейчас мы мелкими шажочками учимся и учим терпимости друг к другу, погашая внутренний энергетический позыв к игре в "победу и порабощение"?

Во-вторых, если говорить об отношении к Богу, то тут дорожки Бердяева и Мережковского разошлись как у героев пьесы "Вишневый сад" Раневской и Лопахина. Бердяев был глубоко предан православной церкви, как бы она ни была. Мережковский считал перемены необходимыми.

Зинаида Гиппиус, поэтесса и супруга Мережковского, писала о том, как однажды, в октябре 1899-го года в селе Орлине она была занята расшифровкой разговора о и вдруг к ней зашел Дмитрий Сергеевич со словами: "Нет, нужна новая Церковь". Подверженная мистицизму, Гиппиус развивает активную деятельность, схожую с весьма модными тогда спиритическими ритуальными салонами. Говоря о "новой церкви", имел ли в виду немногословный и сдержанный Мережковский именно то, во что это вылилось усилиями приземленной Гиппиус и молодого друга семьи Философова? Во всяком случае хорошо, что до нас дошли письменные труды Дмитрия Сереевича, в которых он полноценно раскрывался, как на исповеди перед Богом и потомками, без чьего либо посредничества. Исследователи не случайно трактуют Мережковского как религиозного философа. Все его детство прошло в окружении повышенной семейной набожности. Большинство его стихов и прозы - это обращение к Богу, разговор с ним или о нем:

"Везде я чувствую, везде,
Тебя Господь, - в ночной тиши,
И в отдаленнейшей звезде,
И в глубине моей души".

Но почему же тогда православный от головы до пят Мережковский желал новую церковь? Ответ на этот вопрос расположен на страницах "Грядущего хама": "Христианство обмелело и успокоилось в покойной и каменистой гавани реформации". Мещанство - вот, по мнению автора, тот реальный бог, которому молились на западе, и к мещанству же устремились русские революционеры. И в этом он видел страшную беду всего общества мира. Новая, преобразованная, отказавшаяся первой от мещанских целей и интересов, церковь, считал Мережковский, должна излечивать людей духовно, повести за собой. Церковь должна быть в авангарде, а не идти на поводу у интересов хоть самодержавия, хоть народовластия. Вот как он писал: "В первом царстве - Отца, Ветхом завете, открылась власть Божия, как истина; во втором царстве - Сына, Новом завете, открывается истина, как любовь; в третьем, и последнем царстве - Духа, в Грядущем завете, откроется любовь, как свобода. И в этом последнем царстве произнесено и услышано будет последнее, никем еще не произнесенное и не услышанное имя Господа Грядущего: Освободитель".

Поэтесса и писательница Ирина Одоевцева неоднократно посещала с мужем, поэтом Георгием Ивановым, супружескую чету Гиппиус - Мережковский в Париже. Главной чертой Дмитрия Сергевича она называет "умение концентрироваться и постоянное, никогда не ослабевающее устремление всех мыслей и воли к одной цели: к созданию Царства Духа, к преображению души". Было это в 20-х годах XX-го века.

Любопытно, что Мережковский никогда не отрекался от православия. Но чего только он не натерпелся в связи со своими взглядами на совершенствование церкви! И отлучить его пытались, и в ереси обвиняли, и с сектантством связывали. А по сути - он пытался удержать себя и человечество от крайностей, брал на свои плечи тяжелую ношу ответственности за судьбу мира и... каждый день дисциплинированно писал по несколько часов, рассуждая о проблемах общества, которые оно не желало замечать.

Был ли Мережковский первым, кто заговорил о "Третьем завете"? Нет, задолго до него итальянец Иоахим Флорский, еще на стыке XII - XIII веков, вербовал в свое "братство" христиан. Правда, он придерживался монашеского аскетизма - своего рода персонализм зачаточной стадии в части самоотречения человека от мещанской зависимости. И сегодня, спустя несколько десятилетий после смерти философа Дмитрия Сергеевича Мережковского, в России появились приверженцы той идеи, как, к примеру Сергей Тороп (Виссарион), собравший вокруг "Церкви последнего завета" целую общину под Красноярском. Мир творчества и ремесел, вокруг которого здесь все и строится, не есть плохо. Но от прогнозов я воздержусь. Миллионы людей современных мегаполисов живут в совершенно ином измерении, погруженными в потребительство и стяжательство. Вопросы религии серьезно волнуют лишь малую часть населения земного шара. Так что говорить о революционных требованиях верующего христианского населения изменить церковь не имеет никакого смысла - никто на баррикады за "Третий завет" не пойдет. По большей части - из-за отсутствия твердых устоев веры, по меньшей - из уважения к истории христианства, его традициям. Хорошо, что так. Ведь никогда не известно заранее - принесут ли плоды деревья нового сада после выкорчеванного старого. Да и какими они будут...

Глубинная причина болезней христианской цивилизации. В чём эти болезни заключались

Явные катастрофы в жизни христианской цивилизации

Что такое светское государство

6. О Русском народе

Судьба русского народа и его государства может быть понята только в контексте всей истории человечества, понятой по-христиански. А наиболее правильным пониманием Христианства является, на мой взгляд, православное его понимание.

Вне такого контекста судьба русского народа (как, впрочем, и всякого другого) может быть понята так же ущербно, как понимается всякая часть неизвестного целого, вырванная из этого целого.

Но почему, размышляя об истории Христианства, я выделяю в ней роль именно русского народа? Только ли потому, что это самый большой православный народ, ставший после гибели Византийской империи основным носителем Православия? Или не только поэтому?..

Роль евреев в истории заключалась в том, что Бог дал через них всему человечеству основополагающие знания о самом Себе, о созданном Им мире и человеческой истории. Но мало того. Их роль заключалась ещё и в том, что они послужили в лице Пресвятой Богородицы самой достойной частью всего человечества для воплощения через неё Бога в лице Иисуса Христа. Однако и этого недостаточно для понимания роли евреев в истории. Именно они (а точнее - лучшие из них) стали первыми учениками Иисуса Христа и Его проповедниками среди других народов. А в силу этого и величайшими учителями всех христиан в мире.

То обстоятельство, что евреи в их истории вели себя часто не лучшим образом (выражаясь предельно мягко), не должно перечёркивать их великих заслуг, обозначенных выше.

И даже то обстоятельство, что они, в их организующем центре, приговорили к распятию на кресте пришедшего к ним Богочеловека Иисуса Христа и взяли на себя ответственность за Его убийство («кровь Его на нас и на детях наших», Мф. 27, 25), а в дальнейшем стали самыми лютыми врагами последователей Христа, не должно перечёркивать того доброго, что они сделали в истории.

Всякое одностороннее суждение о евреях уподобляет судящих о них худшим из евреев, которые извратили неоднозначное отношение Бога к язычникам и тем самым извратили своё понимание своей собственной миссии в истории. Что стало причиной отвержения ими Иисуса Христа и последующей их разрушительной роли в истории человечества.

«Апостол язычников» Павел предупреждал бывших язычников, принявших благую весть о Христе, об опасности повторения ими греха самопревозношения, которым еврейское большинство отломилось от правой веры. Он учил христиан из язычников смиренно думать о себе и не перечёркивать того доброго, что сделали лучшие из евреев в прошлом (Римлянам, гл.9 и 11).

Другим великим народом, сыгравшим выдающуюся роль в истории Христианства, были греки. Будучи ещё язычниками, они создали высокое для своего времени искусство мысли, которым обогатили всё человечество.

Они выработали новый вид языка, предназначенный для выражения тончайших мировоззренческих смыслов, которых не было ни в общенародном греческом языке, ни в литературном их языке, ни в специальных их языках - математическом, медицинском и музыкальном. Ни в других специальных их языках.

Философский язык был тоже специальным их языком, но его значение стало неизмеримо большим, чем значение других специальных языков. Он стал тем инструментом, который был использован в дальнейшем христианскими богословами для раскрытия ветхозаветных и новозаветных истин. Да и самими христианскими богословами стали, в основном, тоже греки, что не было, конечно, случайностью. А если не греки, то их соседи, воспитанные на греческой философской культуре.

Если лучшие из ветхозаветных и новозаветных евреев помогали Богу заложить фундамент Церкви, то лучшие из дохристианских и христианских греков помогали Ему в возведении её стен и внутреннего её устройства. Но, разумеется, сказанное есть только сравнение, потому что Церковь не здание, а нечто гораздо большее.

Однако роль греческой философии не исчерпывается сказанным. Она разрушала языческие верования греков и соседних с ними народов и подготавливала тем самым их сознание к восприятию истин Христианства задолго до его появления в истории. А разрушала она языческие верования двояким образом.

Одни из дохристианских греческих философов ставили под сомнение или даже открыто отрицали верования язычников. Это были, в основном, материалисты. Но не только они.

Другие, наоборот, старались совмещать языческое многобожие с возвышенным единобожием, причём высказывали иногда такие высокие мысли, которые вошли в дальнейшем в идейный арсенал Христианства. Так, например, мысли о Боге как абсолютном Благе и о невыразимости Божества человеческими словами были высказаны впервые именно ими.

Выразителями таких прохристианских идей были, например, Сократ, Платон и Аристотель, которых некоторые Св. Отцы называли «христианами до Христа». Но ещё больше приблизился к христианским представлениям о Боге и созданном Им мире иудей Филон Александрийский (25 г. до Р.Х. - 50 г. после Р.Х.). Приблизился потому, что, оставаясь правоверным ветхозаветным иудеем, находился, вместе с тем, под влиянием греческой философии, особенно Платона.

Третьим великим народом в истории Христианства были римляне. Подобно дохристианским грекам, не подозревавшим о том, что они подготавливают своей философией почву для произрастания на ней евангельских семян, они тоже не подозревали о том, что своими завоеваниями и своим юридическим гением служат неизвестному им Богу.

Если бы римляне не создали великой империи, раскинувшейся по всему Средиземноморью, с её великолепными дорогами и сравнительной безопасностью на них, то проповедь Христианства была бы невозможна. Или, по меньшей мере, затруднена чрезвычайно.

Если бы на месте империи остались, как в прошлом, враждующие между собою народы, каждый из которых говорил только на собственном языке, то проповедь Христианства была бы затруднена чрезвычайно.

Если бы на месте Империи остались, как в прошлом, враждующие между собою народы, каждый из которых говорил только на собственном языке, то проповедь Христианства была бы затруднена тем более. Замкнутые на своей сугубо национальной или даже на сугубо племенной жизни, они были бы не способны ни на восприятие высших идей, ни даже на совершенствование своей собственной внешней организации. А если даже способны, то в самой незначительной степени.

Но что же такого ценного внёс русский народ в историю Христианства? На первый взгляд, почти ничего. Или, точнее, его вклад несравним по своей важности с тем вкладом, который внесли в неё евреи, греки и римляне. Русский народ не участвовал ни в закладке основ христианской Церкви, ни в возведении её стен и внутренней её отделки, ни в создании условий для её распространения среди больших народов.

Хотя, конечно, он распространил православную веру на одной шестой части Земли. Он породил множество святых. Он создал великую иконопись, равной которой нет (за редчайшими исключениями) во всём мире. Он породил Достоевского, этого властителя дум едва ли не всех современных людей, думающих о смысле человеческой жизни.

Кроме того, русский народ оказался, похоже, самым спорным народом в мире. Ни один другой народ не удостоился таких крайних оценок, исключающих друг друга полностью. И такого разнообразия в этих оценках. Но случайно ли это?

«Странные вы люди, русские, - сказал нашему офицеру на Кавказе местный татарин - Драться никто с вами не сладит, а пользоваться своими победами не умеете. Ну, что вы получаете от всех здешних богатых стран? Ровно ничего. Вы оставляете себе только труды и расходы, а выгоды отдаёте одним туземцам над другими, и никто вам не благодарен, а недовольных множество». Эти слова запечатлел как характерные для многих местных иноплеменников историк Михаил Погодин («Вечное начало. Русский дух», Москва, Институт русской цивилизации, 2011, с. 47).

«Россия сгнила ещё до того, как созрела», - сказал остроумный Вольтер. «Россия это страна, граничащая с Богом», - писал австрийский поэт Рильке. «Русские - это недочеловеки», - считал Гитлер. «Мы - русские!.. Какой восторг!» - воскликнул Суворов.

«Мы, русские, друг друга едим и тем сыты бываем», - эти слова цитировал ещё Юрий Крижанич. И они не устарели с тех пор.

А прибалтийский немец Вальтер Шубарт писал нечто иное: «Только Россия способна одухотворить человеческий род, погрязший в вещности и испорченный жаждой власти».

«Одинокие в мире, - вещал П.Я. Чаадаев в «Первом философическом письме», - мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, мы ни в чём не содействовали движению вперёд человеческого разума, а всё, что досталось нам от этого движения, мы исказили!»

Но если так, - думаю я, - то как же мог такой бездарный народ создать такой богатый язык, каким является, по словам знатоков, язык русский?.. Это загадка.

Однако, с другой стороны, - продолжаю думать я, - как мог русский народ, если он такой хороший, каким его иногда считают, создать столь знаменитый своим безобразием русский мат, которым ругается не только он сам, но даже, как говорят, моряки в портах всего мира? Да и не только моряки. Да и не только в морских портах.

«Русских положили возле параши - и правильно сделали!» - решила еврейская девушка Новодворская.

А англичанин Стивен Грахам писал веком раньше её: «Я люблю Россию. Она для меня в некотором смысле есть нечто большее, чем моя родная страна» (Н.О. Лосский «Характер русского народа», М. 2005, с. 42).

«Увезите меня отсюда, - просил создатель первой русской национальной оперы Михаил Глинка - я достаточно терпел эту гнусную страну...». И Пушкин писал нечто похожее: «Чёрт догадал меня родиться в России с душою и талантом». И, что показательно, писал эти слова не в зелёной юности, а в, казалось бы, зрелости, всего лишь за год до смерти. Но уже через полгода после этих слов написал в ответ на русофобское письмо Чаадаева нечто прямо противоположное: «Клянусь честью, ни за что на свете не хотел бы я переменить Отечество или иметь иную историю, чем история наших предков, какую Бог нам дал».

Эта противоречивость была характерна не только для Пушкина. И для цитированного выше Глинки. И для Чаадаева. И для создателя русофобских литературных шедевров Салтыкова-Щедрина. И для неистового западника Белинского. И для многих, многих других русских.

Достоевский писал, что русские заявили такую силу в самоосуждении, какой не было даже близко в других народах. Русские далеко перехлёстывали по этой части границы здравого смысла. Ни один другой народ не оплёвывал себя так самозабвенно, как оплёвывали себя русские.

Но, с другой стороны, и ни один другой народ среди христианских народов не вознёс себя так высоко, как русский народ. Он назвал свою страну «Святой Русью». И что знаменательно: эти слова родились и жили не в правящем слое страны, а в самом простом русском народе.

«Загадочная землица», - писал, имея в виду русский народ, славянофил Юрий Самарин. «Загадочная русская душа», - эти слова родились на Западе и повторялись теми европейцами, которые поднимались до бескорыстных суждений о русском народе. До бескорыстных и... безрезультатных.

А безрезультатными они были потому, что русский народ ускользал от всякого определения. Противоречия, заключённые в нём, были так велики по сравнению с противоречиями в других народах, что не позволяли понять их причину. Что и не мудрено: если сами русские не понимали себя, то как было понять их другим?

Русский народ и его история это такая сложная и глубокая тема, что в ней тонут едва ли не все, пытающиеся в ней разобраться. Тонут, так и не достав до её дна. И, возможно, я тоже утону в ней с таким же «успехом». Но это не значит, что в ней и не надо разбираться. Потому что народ, не осознавший себя хотя бы в самом главном, не может строить себя правильно. Он обречён плутать в потёмках. А потому обречён на гибель.

Загадочно уже само месторасположение русского народа. Почему он выбрал в своей древности, когда население Земли было ещё незначительным, едва ли не самые неудобные места для своего проживания?.. Выбрал и постепенно их окультуривал, сделал их привлекательными для представителей других народов, которые стали проникать в его страну и захватывать в ней всё лучшее положение и всё большую власть.

Первая мысль, которая приходит в голову для объяснения этой загадки, заключается в том, что русские это народ большой, но слабый, а потому и не способный бороться за лакомые места на Земле. Поэтому и занял на ней самые неудобицы, холодные и малоплодные. А сильным народам было достаточно хороших земель, которыми они овладели, и не было для них нужды тратить свои силы на освоение худших земель.

Но если так, то в чём же причина слабости русских?..

Отзывы иностранцев о древних славянах удивляют своими противоречиями. Но едва ли не все они отмечали, что славяне высоки ростом, физически сильны и свободолюбивы. Однако при этом они крайне неуживчивы друг с другом.

Что же касается других душевных их качеств, то здесь оценки расходились до полной противоположности. Особенно в самой глубокой славянской древности. Одни отмечали их хищный характер, и даже их кровожадность; другие, наоборот, их мирный характер и человечность.

Правда, позднее иностранцы отмечали почти единодушно, что славяне в их собственных землях приветливы к иноземным купцам и путешественникам: сопровождают их до соседнего племени, чтобы никто их не обидел. Пленников, добытых в их войнах, порабощают ненадолго, и по прошествии известного срока предлагают им остаться у них в качестве свободных членов их племени. Или же выкупиться на волю. Хотя могли бы, как многие другие народы, порабощать их навечно или продавать их с выгодою для себя работорговцам.

Причина противоречивых оценок была, вероятно, в том, что на заре своей истории славяне были сами крайне противоречивы по своему психическому складу. Выделившись из общеарийского древа, славянская его ветвь стала приобретать более высокие качества, нежели бывшие у других арийцев. Но приобретала она их постепенно, почему и возникало в ней гораздо больше внутренних противоречий, чем у других арийцев.

А после Крещения Руси мирный характер восточных славян закрепился уже окончательно их православной верой.

Однако этот мирный, в целом, характер восточных славян не покончил с их внутренними раздорами, а дал для них новую пищу. А почему?

Да и высокие чувства и побуждения, неравномерно пробуждавшиеся в них, были тоже, думается, причиной их несогласий, переходивших в раздоры. И эта вторая причина была, возможно, не меньшей, чем первая. Или, может быть, даже большей.

Такие высокие качества восточных славян, как любовь к мирной жизни, стремление к справедливости, любовь к свободе и красоте (в частности, их явное неравнодушие к песням и танцам), это не только прекрасные, в принципе, качества, но и опасные. Мирная жизнь расслабляет людей и может опускать их духовно; любовь к справедливости, понятой односторонне, порождает раздоры; свобода хороша лишь правильно направленная и в должных размерах, а тяга к красоте может не только поднимать людей к Богу, но и опускать их в бесовщину. Как говорил один из героев Достоевского, «красота это страшная и ужасная вещь».

В славянской среде не было полной свободы, что и естественно. Иначе славяне с их пробуждавшимися и потому неразвитыми представлениями о высших ценностях просто распались бы на элементы и быстро исчезли бы из истории. Их связывали в одно целое и общий язык, и общее происхождение, и общее место их проживания, а также их общие обычаи, унаследованные от прошлого. Но с изменением их представлений о жизни и с изменением самих условий их жизни (а они медленно, но всё-таки менялись) старые обычаи приходилось менять, и на этой почве должны были происходить всё новые разногласия.

Что же касается их наследников, русских, то их, как уже сказано, связало со временем Православие, которое породнило их с Богом. Православие было понятно в его основе не только великим, но и малым людям. Не только грамотным, но и безграмотным. Если они были неравнодушны к добру.

А в результате получилось, что связь между русскими была достаточно прочной, но и раздоры плодились при ней такие, каких не было у других народов.

Разногласия и раздоры были не только у русских и не только у славян. Они были у всех народов. Но в хищных народах они не разрастались, а сокращались и загонялись внутрь их общественной жизни. Загонялись господством у них общего корыстного интереса, который их сплачивал и организовывал. Стремление жить за счёт чужих выстраивало своекорыстный народ в организацию военного типа, имеющую свои принципы, свои цели, свои правила поведения и жёсткие наказания за их нарушение. А если были более жёсткие наказания за нарушение норм жизни, то и порядок у хищников должен быть намного большим, нежели у мирных народов. Как и взаимопонимание внутри этих народов. А порядок и взаимопонимание это сила, и сила великая.

Но вот что удивительно. Казалось бы, мирный народ, приобретавший начала, которые его ослабляли, должен был вырождаться - сокращаться и численно, и территориально. И в конечном итоге исчезнуть из истории. А на деле происходило нечто прямо противоположное. По крайней мере, у восточных славян.

Занимавшие поначалу едва ли пятую часть Восточной Европы, они заняли её в дальнейшем почти всю, а потом подчинили себе даже шестую часть суши всего Земного шара. И выросли численно из маленького народа в большой народ. Но мало того: они выросли в большой народ даже в духовном отношении. Во всяком случае, создали свою самобытную культуру, не признавать значительности которой мало кто из историков осмеливался в прошлом. Да и сегодня, при всё большей зависимости историков от сильных мира сего, на это решаются ещё далеко не все.

Похоже на то, что Бог, видя внутреннюю тягу славяно-россов поначалу просто в Его сторону, а затем, с принятием ими Православия, уже сознательную тягу к Нему, Сам восполнял недостаток их сил и помогал им превращаться в народ большой и сильный. Сильный, главным образом, внутренними его качествами, при всех его внешних слабостях, которым, казалось, не было конца.

«Ты и могучая, ты и бессильная, матушка Русь», - писал наш поэт.

А где же теперь некогда сильные хищные народы, терзавшие в прошлом восточных славян и русский народ?.. Где авары, хазары, печенеги, монголы и другие кочевники? Похоже на то, что Бог, видя, что они наращивают свою силу ради целей, прямо противоположных Его замыслу в истории, отказывал им в своей помощи, без которой их собственная сила оказывалась несостоятельной. И они либо исчезли, либо стали маленькими народами.

Этот количественный рост и территориальное распространение русского народа, а также духовное его возрастание, в условиях, казалось бы, исключающих это, чем-то напоминают происходившее некогда с Христианством в языческой Римской империи. Тогда Христианство, выглядевшее в глазах едва ли не всего населения каким-то безумием и преследуемое правительством жестокими казнями, вместо того, чтобы завять и исчезнуть из истории, росло и выросло в могучую силу при всей её внешней слабости. И это было какое-то чудо, необъяснимое разумом. В ходе преследований Христианства оно становилось всё привлекательней в глазах язычников. Причём не только в нравственном отношении, но и в религиозном. Наблюдая успехи Христианства в условиях, казалось бы,

казалось бы, исключающих их полностью, они делали вывод, что, видимо, сам Бог покровительствует этой религии.

Мне могут возразить, сказав, что логика в моих словах отсутствует. А как же, скажут, евреи с их денежной и политической властью? А как же масоны с их денежной и политической властью? А как же вся мировая капиталистическая система с её глубинным безбожием и стремлением переделать созданный Богом мир на свой безбожный лад?.. Почему Бог лишил сил каких-то кочевников, а не главных Его противников?

Отвечу гадательно, потому что никто из нас говорить от имени Бога о столь непростом предмете не уполномочен.

Может быть, потому, что с кочевниками русские воевали, и воевали много, понимая прекрасно необходимость этих войн. А разве они воевали с мировым еврейством и мировым масонством как силами антихристианскими и антинациональными?.. Разве они воевали с мировым капитализмом как силой антихристианской и антинациональной?.. По большому счёту не воевали, потому что не догадывались, в своём большинстве, об этих силах. И не догадываются до сих пор. Что свидетельствует о неразвитости русского мышления при всём его качественном превосходстве над мышлением хищным.

Однако дело, думается, не только в этом. На заданный выше вопрос можно ответить встречным вопросом: А почему Бог не отказал полностью в своих энергиях дьяволу с его пособниками?.. Видимо, потому, что дьявол нужен в истории до какого-то времени. Нужен, во-первых, потому, что исходящие от него соблазны имеют не только разрушительный характер, но и созидательный. Наличие врага рода человеческого в истории мобилизует людей и делает их более зоркими. И, во-вторых: не будь дьявола с его собственным промыслом в истории, люди не могли бы познать в полной мере своего бессилия одолеть зло без помощи Бога. То самое зло, которое их прародителям так захотелось познать ещё в раю. А без полноты познания зла не может быть и полноты познания Добра. Т.е. того самого Бога, которого Адам и Ева фактически отвергли по наущению дьявола.

И нечто подобное сказанному о дьяволе можно сказать о человеческих антихристианских силах в истории, более сложных по сравнению с примитивными силами хищных кочевников. Эти более сложные виды зла тоже, думается, нужны Богу и людям до какого-то времени. Нужны для опознания людьми тех опасностей, которые, будучи не опознанными, сделают или могут сделать их не способными совершенствовать своё общество.

А что такое история, в ходе которой люди не совершенствуют себя и своё общество?.. Это бессмыслица. А бессмыслица Богу, думается, не нужна.

Общество, которое не развивается умственно и нравственно, становится застойным. А где застой, там начало гниения. А где начало гниения, там и его продолжение. Общество гниющее обречено завершить свою историю самым плачевным образом. И его гибель должна стать концом всей мировой истории.

Отдалить этот конец люди могут лишь в борьбе с мировым злом. Именно мировым. Это не значит, что они должны забыть о своих личных, семейных и других более или менее частных делах. Не забыть, но соединить их с мировыми делами и проблемами. Иначе история направится к своему концу, описанному апостолом Иоанном в его «Откровении».

Вот как далеко увели нас размышления о русском народе. И это естественно, потому что короткая мысль не может обнять такую большую тему. Русскую тему можно раскрыть только в том случае, если соединить конкретные исторические явления русской жизни с общечеловеческими и общемировыми проблемами. Да и в этом случае нужно не просто их соединить, а соединить правильно. Или правильно в основном. А кто застрахован от ошибок?

Но, даже ошибаясь в чём-то в своих стараниях соединить правильно русскую тему с мировой темой, мы провоцируем более зорких людей исправить наши ошибки и развить правильные мысли, если они у нас есть, но развиты недостаточно. И помогаем тем самым своему народу и всему человечеству постигать свою историю более глубоко по сравнению с тем, как её постигали историки прошлого.

А теперь вернёмся к нашим предкам, чтобы попытаться понять, с чем были связаны такие резкие зигзаги в русской истории и такие губительные крайности, каких не было в жизни других христианских народов. Эти ложные крайности терзают нас и сегодня.

Думается, что они были связаны, в основном, с тем, что у нас не было выработано правильного представления о правильном государстве. То обстоятельство, что его не выработали и другие народы, не столь важно, как то, что его не выработал русский народ, наиболее способный к этому, если судить о нём по его добрым задаткам. Хорошие его качества, о которых речь была выше, казалось бы, подталкивали его к решению именно этой задачи. Но одно дело желать чего-то и другое дело осуществить своё желание.

Правильное государство является главной силой, стягивающей народ в единое умственное и нравственное целое. А почему?.. По той причине, что именно оно способно охватить все основные стороны жизни народа с целью организовать его в его же собственных интересах. А не религия и не родовая связь.

Если родовая связь не открывает людям высших истин (иначе - зачем было бы нужно Откровение?), то правильная религия их открывает. Но она не способна организовывать народ ни в политическом, ни в военном, ни в хозяйственном отношении. Ни во многих других отношениях. А что такое народ, не организованный в этих отношениях?..

Правильная религия открывает людям истинного Бога и тем самым смысл мироздания, а также смысл самой их жизни. Она ставит перед отдельными людьми и отдельными народами праведные цели, но конкретные способы продвижения к ним оставляет, в основном, на их усмотрение. Чтобы они могли проявить себя и стать помощниками Бога в Его заботах о совершенствовании созданного Им мира.

Некогда родовая связь организовывала людей, но лишь в малой степени, явно недостаточной для дальнейшей исторической их жизни. А потому и сменилась связью национальной, условием которой стало государство или какое-то его подобие.

Русский народ представлял себе правильное государство по типу большой семьи. А оно должно быть большою семьёю лишь в нравственном отношении. Государство есть куда более сложный организм, чем семья. И его устройство, как и связанные с ним проблемы, обнаруживаются в истории лишь постепенно.

Восточные славяне не могли не признать необходимости государства, потому что альтернативы ему не было. Но о том, какие опасности с ним связаны, какие превращения ему предстоят и как эти превращения скажутся на их потомках, они не знали и не могли знать.

Однако в дальнейшем они стали их познавать мало-помалу. После создания государства оказалось, что для того, чтобы успешнее отражать набеги кочевников, необходимо всё более сильное и многочисленное войско. А из кого его набирать? Из кого набирать управленческий аппарат государства, который тоже должен расти с его развитием и усложнением? В основном, из тех же крестьян, из которых и извлекали наиболее подходящих для того и другого дела.

Но если государство из века в век извлекало из крестьянства и городского населения самых способных к военному делу и организаторской деятельности, то каким должен был стать результат?.. Государство должно было всё больше усиливаться, а простые люди слабеть. В них должны были отмирать их воинские, организаторские и политические способности. И они стали со временем, незаметно для себя, окончательно не способными ни контролировать своё государство, ни защищать от него свои законные интересы. Ни даже знать, в чём они заключаются и что такое оно, их государство.

Это бессилие подавляющего большинства народа перед правящим меньшинством облегчало последнему управление большинством народа и потому представлялось поначалу обеим сторонам вполне разумным. Сильное государство отвечало правильно понятым интересам не только властителей, но и подвластных. Сильное государство было в общих их интересах.

В общих их интересах были и преимущества правящего слоя. Чтобы правители могли лучше править народом и успешнее защищать его от внешних врагов, они должны были овладевать соответствующими искусствами и науками и постоянно в них совершенствоваться. А для этого их следовало освободить от посторонних трудов и забот, которые отвлекали бы их от их главного дела. Чтобы успешнее служить народу, правящий слой должен располагать удобствами, недоступными для большинства народа.

Но кто должен определять меру этих преимуществ? Из сказанного выше следует, что только он сам. Потому что простой народ, невежественный и не способный к самостоятельному политическому мышлению, не мог быть судьёю в этом деле.

Казалось бы, веское слово в решении этого вопроса должно было принадлежать Церкви. Ведь государство, признавшее Православие своей религией, должно считаться с разумом представителей Православной Церкви.

Однако никакого разума по этой части у них не оказалось. За многие сотни лет своего существования в союзе с, казалось бы, православным государством Православная Церковь не выработала своего учения ни по этому конкретному вопросу, ни о том, каким должно быть правильное государство и какими должны быть правильные отношения между ним и Церковью. И даже, похоже, не стремилась к тому, чтобы выработать это учение. А почему?..

То ли потому, что презирала мирскую жизнь, не сознавая своей зависимости от неё. То ли потому, что не обладала материальной силой, и по этой причине уже давно, с первых веков своего союза с Византийскими императорами, оказалась в зависимости от них. А если в зависимости, то и помалкивала на эту неудобную для императоров тему.

И то же самое повторилось, с некоторыми вариациями, много позднее в России.

А если так, то, как уже говорилось ранее, фактическая зависимость Церкви от государства была началом их общего упадка. Церковь может быть здоровой только в том случае, если её мысль и её действия независимы от государства. Независимы, по крайней мере, в самом главном.

И государство может быть здоровым только в том случае, если рядом с ним находится здоровая Церковь, чья мысль независима от него и потому может одобрять или не одобрять какие-то государственные идеи и нормы жизни. Или воздерживаться до времени от их оценки.

Обе стороны могут ошибаться в отдельных вопросах, но в этих ошибках нет ничего страшного. Сегодня ошиблись, а завтра исправили свою ошибку.

Такое обнаружение ошибок происходит намного успешнее при свободном соревновании двух или нескольких мнений, имеющих общую вероучительную базу. А она была у Церкви и союзного с ней христианского государства. Была, как минимум, в виде общего для них Священного Писания, а также в виде общего их понимания спасительности для них их союза. И, следовательно, недопустимости его разрыва при всех частных противоречиях между союзниками.

Но если даже сегодня сказанное понятно далеко не всем православным христианам, то оно было ещё менее понятно им в прошлом.

Однако вернёмся к вопросу о том, кто должен определять границы власти правящего в государстве меньшинства и размеры его законных преимуществ. А также размеры свободы и минимального материального достатка, которые должны сохраняться у большинства народа и всякой его части. Чтобы ни это большинство, ни какая-то его часть не утратили своего достоинства и не превратились в рабов или полурабов правящего слоя.

В идеале эти размеры должен определять весь народ в его целом. Но для того, чтобы это стало возможным, он должен быть единым в идейном и нравственном отношении. А для этого нужно постоянное его совершенствование в ходе истории, которого не было.

Следствием стала гибель христианской цивилизации.

В России правящий слой отрёкся от своего прошлого и стал перенимать враждебные Православию западные порядки. При Екатерине Второй (могу ошибиться) крепостных крестьян продавали не только деревнями и сёлами, но и в розницу, отрывая их от семьи.

Это была крайность, но крайность показательная. Цветов зла в Романовскую эпоху было достаточно и без того. Их было достаточно, чтобы извратить в корне смысл государства и его взаимные отношения с народом.

Постепенно правящий слой стал сознавать свои преимущества не как условные, обязывающие его использовать их в интересах государства и народа, а как естественные, не обязывающие его ни к чему. Исключения из этого правила были, но для истории важны правила, а не исключения из правил.

Однако действительно ли исключения из правил не играют никакой роли в истории? Думается, что я всё-таки поспешил с этим выводом. Какие-то исключения могут играть роль, но не сразу, а по прошествии времени, если общество окажется в кризисе и начнёт искать выхода из него. В этом случае оно заново оценивает идеи, отвергнутые им ранее. И может найти среди них спасительную идею.

Так языческая Римская империя отвергла поначалу Христианство, но затем приняла его. И нечто подобное возможно при оценке типа культуры, спасительного для людей в условиях кризиса господствующего типа культуры.

Такой спасительной идеей мне представляется мысль о русском народе как наиболее пригодном для созидания нового типа цивилизации, для закладки её фундамента. Которым может стать поначалу союз Российских народов, а затем и более обширный союз (или просто сообщество) всех благонамеренных народов Земли, осознавших хищный характер Запада и необходимость цивилизации нового типа, ещё небывалой в истории. Альтернативной по отношению к миру капиталистическому и намного более развитой в нравственном и умственном отношении по сравнению со всеми другими цивилизациями в прошлом и настоящем.

Но не самолюбивая ли это мечта?.. Глядя на современное состояние русского народа, слишком многим трудно в это поверить.

А я в это верю. И вот почему. Нынешнее состояние русского народа это не глубинное его состояние. Оно порождено в громадной степени соседством с большими хищными народами и его зависимостью от них.

Да и не только соседством. Большие хищные народы стали влиять со временем не только на своих соседей, но и на все народы Земли. В том числе и на русский народ. И это влияние было разрушительным.

К сказанному добавлю, что сам ход катастрофичной русской истории (намного более катастрофичной, чем у больших хищных народов), ломавший неоднократно русский народ, был тоже в громадной степени следствием его хищного окружения и хищных влияний на него.

Не учитывать эти обстоятельства, наблюдая современное состояние русского народа, значит быть близоруким духовно.

Сегодня русский народ не в состоянии утвердить справедливость даже в своей собственной стране, но он явно за справедливость и потому остаётся, в отличие от других больших хищных народов, главной надеждой для всего благонамеренного человечества.

К сказанному добавлю, что национальным качеством народа может быть и такое ценное его качество, которого нет у большинства его представителей, но которого нет в других народах либо вообще, либо в таких размерах, как у него.

Идеализировать русский народ нельзя, греховное начало в нём действовало и действует, как и в других народах. Но, думается, в куда меньшей степени, чем в других больших народах.

Что же касается народов малых, то они не способны стать организаторами Союза российских народов просто по своей малочисленности. Да и сравнительно уединённая их жизнь в прошлом не позволяла им развить свои государственные способности в той степени, какая необходима для того, чтобы стать организаторами столь большого содружества.

Оценить достоинства и пороки каждого народа в их полноте может лишь Бог.

Но на мой человеческий взгляд добрые качества русского народа преобладали в нём не только в прошлом. Преобладают они и сегодня.

Современные средства массовой информации создают ложное представление о состоянии русского народа. На протяжении 20-ти лет после краха СССР они, за редкими исключениями, высвечивали отрицательные его черты и призывали его учиться у, якобы, «развитых» народов Запада. Да и сегодня эта политика западнических СМИ и российского правительства загоняет множество русских, особенно молодых, в шоковое состояние, порождает у них ощущение, что русского народа попросту нет, а если где-то и сохранились его остатки, то они не заслуживают уважения.

Русского народа в здоровом его состоянии сегодня действительно нет. Он тяжело болен. Болен, но жив и, чувствуется, умирать не хочет. Он ищет в лице своих лучших представителей средства для своего исцеления. Ищет идеи, способные его организовать более правильно, чем это было в прошлом. Он и сегодня остаётся народом-идеалистом в лучшем смысле этого слова.

Сталин сказал, что русские это «мечтательный народ». А мечты это тоже реальность, хотя и в своём роде. Мечты вредны монахам и тем, кто им подражает. А тем, кто живёт в миру, как не мечтать о лучшем мире?.. Не о том, который планируется на ближайшие годы и десятилетия, а о своём идеале.

Но если бы русский народ был только народом-идеалистом по своим глубинным качествам, то он всё равно оказался бы не способным на роль организатора Союза российских народов. Однако он заявил себя в истории и народом, обладающий здравым смыслом и талантами едва ли не во всех добрых земных делах.

И как народ-воин, и как народ-государственник, и как народ-хозяйственник.

Я когда-то читал, что маршал Баграмян считал, что воинская часть в ходе Великой Отечественной войны, не имевшая в своём составе 60% русских, была не боеспособной. И эти слова, думается, применимы, в принципе, к общегосударственной российской жизни.

Так что в вопросе о русском народе как организаторе Союза российских народов дело не в самолюбии русских, а в их трезвом учёте всех обстоятельств, свидетельствующих о том, что ни один другой из российских народов, кроме русского, не способен стать организатором этого Союза.

А если такое чудо случится, если российские народы действительно объединятся ради своего спасения и создадут цивилизацию нового типа, более совершенную в нравственном и умственном отношении, нежели все бывшие до этого в истории, то сколько она будет существовать?.. Я думаю, что она будет длиться, может быть, не тысячу лет, а миллион или даже больше. Если будет постоянно совершенствоваться.

Неужели Бог воспрепятствует этому совершенствованию? И неужели не будет помогать российским народам в этом?

Выводы и пояснения

Думается, что первый вывод фактически уже сделан в предыдущеё главе трактата. Он заключается в том, что современная западная цивилизация это ловушка и смерть для народов. Борьба народов друг с другом их ослабляет и подготавливает их общее порабощение, а затем и разложение на эгоистические единицы. Из которых силы зла будут лепить в дальнейшем свой собственный демонический мир.

Второй вывод чуть более сложен, но не намного. Он лишь поначалу может показаться более трудным, а по существу прост, как и первый. Он заключается в том, что всякое историческое событие и всякая частная жизнь обнаруживают свою ценность, свой вред или другие свои особенности лишь в контексте всей мировой истории, от сотворения мира Богом до настоящего времени. Или, во всяком случае, лучше видятся в этом контексте.

То, что всякая частность осмысливается лишь в контексте целого, это понятно. Но о том, чтобы применить эту истину к отдельным событиям и отдельным лицам в ходе истории, дело ещё не дошло. А надо, чтобы дошло. Ради того, чтобы люди более здраво оценивали как исторические события, так и самих себя. Им нужно приобрести способность сочетания их бытового и приземлённого политического мышления, с одной стороны, и историософского мышления во всемирном масштабе, с другой.

Нечто подобное случилось и с географией. Сначала думали, что земля плоская и знали, как правило, лишь сравнительно небольшое пространство вокруг места их проживания. Если бы им показали глобус или географическую карту, то они не поняли бы, что это такое. А сегодня и глобус, и карты понятны школьникам средних классов.

И то же самое произошло с календарём, разбивкой года на месяцы и т.д. Сегодня это вроде бы простые и понятные вещи, без которых и шагу ступить нельзя. А когда-то их не было.

Если история продолжится, то, думается, так будет и с освоением её смысла во всей её совокупности, который соединит людей с Богом и Его Промыслом гораздо теснее, чем теперь. Да и людей, как и народы, соединит гораздо ближе, чем сегодня.

Люди поймут, что без освоения этой новой науки они останутся дикарями в самом главном отношении. При всех своих нынешних знаниях и способностях. А потому и будут постигать эту науку и в христианских учебных заведениях, и самостоятельно.

В школе история (как предмет изучения) соединится с историософией, и эта более сложная наука будет постигаться со временем всё более легко.

Она даст и практические плоды. Имея более точный ориентир, позволяющий видеть одинаково хорошо и происходящие у них на глазах события (которые обычно завораживают людей), и значение этих событий в ходе мировой истории, они будут вести себя более здраво, чем это было в прошлом и чем это бывает теперь.

В частности, государство поймёт куда более ясно и полно, что оно не может быть здоровым, если подавляющее число его граждан остаётся в ходе истории такими же невеждами, какими были и в прошлом. Невеждами, главным образом, в религиозном, национальном, социальном и политическом отношении. И, разумеется, в тех науках и искусствах, которые связаны органически с этими основными началами жизни.

А если поймёт, то будет стремиться к тому, чтобы самая нижняя планка, отмечающая нравственный и связанный с нравственностью умственный уровень населения, поднималась с каждым новым поколением хотя бы немного. Слишком быстрый подъём невозможен, да и не нужен, потому что нужно время для закрепления достигнутого. Скороспелые знания опасны тем, что достигаются за счёт внутренней их основательности.

Невежество подавляющей части народа (а невежество это бессилие) опасно и в том отношении, что оно влияет в худшую сторону на правящее меньшинство. Оно соблазняет его забыть об условном характере его прав и преимуществ, о том, что они даны ему не для того, чтобы он воспринимал их как свои естественные права, но использовал их только для служения своему государству и своему народу. Бессилие народа развращает правящее меньшинство, а его разврат, в свою очередь, развращает значительную часть народа. И это обстоятельство одна из основных причин гибели христианской цивилизации.

Первое пояснение

Я задаю вопрос себе самому: Почему Бог допустил гибель христианской цивилизации?.. Где же был Его Промысл о ней?.. Разве не мог Он воздвигнуть провидцев, которые объяснили бы людям, какие ошибки и пороки возможны при созидании ими своей христианской цивилизации?.. Чтобы они, зная эти опасности, избегали их.

Вот это была бы действительно забота о людях.

Но далее я подумал вот о чём. Если бы даже Его указания относились только к настоящему положению в новорожденной христианской цивилизации, то и в этом случае произошло бы нечто подобное тому, что произошло в Церкви после того, как императоры стали христианами.

Тогда массы бывших язычников хлынули в Церковь и затопили в ней лучшую часть её представителей.

И на этот раз произошло бы нечто подобное. Указания провидцев, воздвигнутых Богом, стали бы понятны лишь немногим христианам, а остальные, погружённые в привычные им дела, просто проигнорировали бы неподходящий для них образ мысли и жизни. И навязали бы своей массой привычный им строй жизни.

Да и императорам тоже, думается, был недосуг заниматься столь трудным делом. Одни из них занимались государственными делами, которым нет конца. Главная забота других была в том, чтобы сохранить свою власть, обезопасив себя от способных их свергнуть с престола. Третьи пьянствовали. Четвёртые распутничали. Да разве можно перечислить все страсти, не позволявшие людям, как простым, так и самим императорам, решиться на столь трудное дело - совершенствование самих себя и своей империи?..

Но если было так трудно изменить положение в стране даже в её настоящем, то что говорить о будущем?.. Оно вообще уходит в неизвестность, и что там будет, какие перемены в жизни - не угадать. А потому и приложить спасительные предупреждения не к чему. А без их приложения к конкретным условиям жизни они становятся чем-то вроде маниловщины. Сам Бог, воспитывая людей, соразмерял высоту даваемых Им законом с внутренним состоянием людей. А внешние условия жизни это, думается, сила ничуть не меньшая, чем внутреннее их состояние.

Вот, думается, почему Бог не дал людям указаний насчёт пороков христианской цивилизации. Они всё равно не поняли бы Его.

Его вмешательство в ход её истории было, скорее всего, предельно осторожным, чтобы не ущемить необходимой степени человеческой свободы, но в то же время и не позволить кому-либо направить историю вразнос беспределом чьей-то свободы. Как можно догадываться, Он вмешивался и вмешивается в ход истории таким образом, чтобы она раскрыла наиболее полно и понятно для будущего человечества те заблуждения и пороки, знаний которых помогло бы ему не допускать их при созидании ими действительно христианской цивилизации.

Второе пояснение

Мне могут сказать: ты написал, что человечество может прожить ещё миллион лет и даже, возможно, перейти в Царство Небесное на земле.

Но не ересь ли это?.. В Писании ясно сказано, что наша история закончится воцарением антихриста, после чего Иисус Христос поразит его и определит, кто из людей войдёт в Царство Небесное, а кто попадёт в ад.

Я отвечу на это, что идеализировать Священное Писание нехорошо. Идеален лишь Бог. А всё остальное несовершенно и предназначено для совершенствования.

Ветхозаветные иудеи идеализировали Ветхий Завет, и что получилось?.. Его идеализация не помешала им извратить его своим ограниченным человеческим пониманием. Они не увидели в нём самого главного, а в результате стали убийцами Христа. И подтвердили свою вину словами:: «Кровь Его на нас и на детях наших».

Напомню ещё один эпизод из Евангелия. Схватив блудницу, они решили побить её камнями. Так следовало поступить по Закону. Но их остановил Христос словами: «кто из вас без греха, пусть первым бросит в неё камень». И они не решились.

Но ведь Закон был дан Самим Богом. И в нём не было сказано ничего о том, что палачи должны быть безгрешными. Как же понять это противоречие?..

Его объясняет Сам Христос. Он говорит, что Закон был дан применительно к развратному состоянию евреев, что в борьбе со злом наибольшим следовало использовать зло наименьшее. Но с Его приходом то время прошло. Он освобождает блудницу от наказания, но не оправдывает её грех. Он говорит ей «Впредь не греши». Так своими словами я передаю этот эпизод из Евангелия (............).

В Ветхом Завете много умного и праведного, и всё это умное и праведное сохранено Христианством. А вот идеализация Ветхого Завета им отвергнута, как и связанные с нею человеческие измышления иудеев.

Но повторять грехи иудеев могут и христиане. И повторяли нередко в истории. Или, по крайней мере, творили нечто подобное. Так что задаваться перед ними, считая себя безгрешными, они не имеют права. Тем более что и среди иудеев были и есть достойные люди, не причастные ни к убийству Господа, ни к ненависти по отношению к Христианству.

Суд человеческий не суд Божий.

А теперь об Откровении Иоанна Богослова.

Уже не раз высказывалась мысль о том, что его книга имеет условный характер. Её задача показать людям: вот что ожидает вас или ваших потомков, если вы в своём нравственном и умственном разложении перейдёте черту, которую переходить нельзя. Её знает один лишь Бог, а вы не знаете. А потому не подходите даже близко к опасной зоне, но держитесь от неё как можно дальше. Иначе провалитесь сквозь землю, полагая, что до опасной черты ещё далеко.

Условность картины, нарисованной в Апокалипсисе, следует из того, что Бог дал людям свободу выбора добра и зла, свободу самоопределения. Совместить фатализм с этой свободой нельзя. Фатализм отвергается нашей Церковью.

Вот почему человечество не обречено погибнуть позорно в безбожии, но может и должно совершенствоваться, созидая новый и лучший мир. Хотя и худшая возможность не исключена. И Сам Христос подтверждает её своим вопросом: «Сын человеческий, придя на землю, найдёт ли верующих на ней?» (...).

Что же касается перерастания праведного мира в Царство Небесное на земле, то не надо забывать о том, что люди не одни будут созидать своё общество, но вместе с Богом.

Кроме того, я же не написал об этом перерастании как о неизбежности, а только как о возможности.

Кто знает конечный Замысел Бога о человеке и человечестве? Никто, кроме Самого Бога.

Захочет ли Бог допустить, чтобы люди в ходе их совершенствования изжили сами их первородный грех, хотя и с Его помощью?.. Или Он очистит их от него на каком-то этапе их развития?.. И то, и другое в Его власти. Но в любом случае и то, и другое в наших человеческих интересах.

А что ещё добавить к этим двум пояснениям?.. Добавить можно было бы многое. Но перегружать основной текст важными подробностями и вопросами значило бы затруднять его усвоение. Надо сначала осмыслить его, найти в нём верные мысли, неточности или ошибки, которые я, может быть, допустил. Не ошибается тот, кто ничего не делает, и это самая главная его ошибка.

А я, если Бог даст мне ещё годы жизни, буду совершенствовать первоначальный свой текст и составлять к нему примечания.

Разбивка страниц настоящей электронной статьи сделана по: «Русская религиозно-философская мысль XX века. Сборник статей под редакцией Н. П. Полторацкого. Питтсбург, 1975, США.

Сергей Зеньковский

Д. С. МЕРЕЖКОВСКИЙ

За шестьдесят лет писательской деятельности Дмитрия Сер-геевича Мережковского — он начал печататься в 1881 году, а умер в 1941-м — на русском языке вышло 52 книги его беллетристики и публицистики, около двадцати книг его пере-водов на русский язык, и больше двухсот статей и рассказов.

В наши дни, в 70-е годы двадцатого столетия, перечитывая книги Мережковского можно глубоко сожалеть, что эпоха, его собственный психо-патологический недостаток (о чем дальше) и отсутствие продуманной системы глубоко подточили исклю-чительные возможности этого высоко образованного, всю жизнь пополнявшего запас своих знаний несомненно очень одаренного писателя и выдающегося стилиста. Память его была феноменальна, и не менее феноменальны в области литературы, изобразительного искусства, философии и религии были его знания. Он, наверное, был одним из самых культурных людей не только России, но и Запада своего времени.

Теперь, однако, можно полагать, что репутация Мережков-ского почти целиком в прошлом, а время для переоценки его творчества, — если таковая произойдет, — еще не наступило. Возможно, что он слишком отражал умы и настроения, сумя-тицу и разброд мыслей своих современников на переходе от прошлого века к нашему, был слишком злободневным и «мод-ным», чтобы стать самому «вечным спутником».

Очень многое в творчестве Мережковского делается более понятным сквозь призму его жизни, когда видишь этапы его умозрительной эволюции и перевоплощений. Он родился в Пе-тербурге в 1866 году в семье «штатского генерала» дворцового ведомства. Выйдя в отставку, его отец занялся, по словам З. Гиппиус, упрочением финансовой платформы своей семьи, а

278

также и спиритизмом в обществе известной в то время оккульт-ной писательницы Крыжановской-Рочестер (Рочестер — фами-лия вдохновлявшей ее же «загробной водительницы»). 1 Увле-чение отца писателя спиритизмом и оккультизмом косвенно отразилось на оккультных и мистических, или псевдо-мистических писаниях и самого Дмитрия Сергеевича. В юности сын оккультиста попал в общество поэтов и писателей народников — С. Я. Надсона, Н. К. Михайловского, Короленко, Гаршина и др. — и сам стал было поэтом гражданской скорби. От народ-ников и гражданской скорби Мережковский отошел сравни-тельно быстро, но все же сохранил народническую веру в «народ» как носителя вечной правды и «творческого бунтар-ства». (Это отражается даже в одном из самых последних ро-манов Мережковского, «Мессия».) И он всегда сохранял тес-ные отношения с народническо-эсеровскими кругами, особенно с его и З. Гиппиус близким другом Савинковым, главным ор-ганизатором террора во время и после революционного дви-жения 1904-1905 годов. Зато Мережковский совсем переменил свои эстетическо-философские позиции. Этим он был обязан двум своим друзьям поэтам: поэту старшего поколения К. К. Случевскому 2 и Н. М. Минскому, поэту почти что его поколения. Философским же вдохновителем «новой поэзии» в значитель-ной степени стал Вл. Соловьев, может быть, самый большой русский философ, но при этом еще и значительный поэт.

Вполне вероятно, что важную роль в эстетической и интеллектуальной эволюции Мережковского сыграла его женитьба 8 января 1889 года на талантливой и сильной духом Зинаиде Гиппиус. Правда, их брак был только духовно-интеллектуальным, так как к физической семейной жизни Дм. Серг. оказался неспособен. 3 Позже он проповедовал «христианство плоти», но сам в плоти особенно не разбирался. Его эротизм совершенно асексуален, необычайно искусствен, характеризуется скорее идеалистическими и платоническими влечениями, дружбой, ду-ховной близостью, нездоровым любованием, чем нормальными, здоровыми отношениями двух существ разных полов. Этот бесполый и бесплодный эротизм делается одной из постоян-ных тем Мережковского от «Юлиана Отступника» до «Мессии», 4 и даже до «Иисуса Неизвестного» (ок. 1935 г.). В этой книге Мережковский доходит до того что говорит о «сочетании муж-ского и женского в прекрасной гармонии Иисуса Христа». 5 Видимо, эротическая патология хотя бы интеллектуально, но очень глубоко, держалась в этом символисте почти до конца его дней.

279

Его нашумевшая речь 1892 года «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы» не только принесла ему известность и славу, но действительно в какой-то степени стала гранью между реалистической литературой прошлого века и модернизмом 90-х годов и начала на-шего века. Мережковский полагает, что три явления привели к снижению уровня, к упадку русской литературы и поэти-ческого языка: русская критика от 60-х годов до конца века, сатирическая манера этой критики, журналистики и многих писателей и наконец «возрастающее невежество» и «вторжение в литературу демократической богемы». 6 Наше время, говорит он, — «время самого крайнего материализма и вместе с тем самых страстных идеальных порывов духа. Мы присутствуем при великой, многозначительной борьбе двух взглядов на жизнь, двух диаметрально противоположных мировоззрений. Последние требования религиозного чувства сталкиваются с последними выводами опытных знаний» (XV, 245). Однако Мережковский не сомневается, что, несмотря на вкусы толпы и преобладание дешевой утилитарно-народнической журна-листики и критики, время расцвета нового литературного дви-жения близко и что это движение будет «единственной живой литературной силой» (XV, 262). В этом движении будут прео-бладать три главных элемента: «мистическое содержание, сим-волы и расширение художественной впечатлительности». В кон-це своей речи Мережковский еще раз указывает как на новое духовное содержание нарождающегося литературного движе-ния, так и на его непреодолимую силу: «Когда Дух Божий проносится над землей, — никто из людей не знает, откуда Он летит и куда... Но противиться Ему невозможно... Он силь-нее человеческой воли и разума, сильнее самой смерти» (XV, 305).

Надо было много смелости, чтобы в эпоху Скабичевских и Успенских, эпоху торжества народнической критики и литера-турной демократической, не очень грамотной, богемы сказать такую резкую и сильную речь. И несмотря на то, что в его речи было немало спорных моментов и недосмотров (Мережков-ский забыл отметить в ней тогда еще писавших Лескова, Леон-тьева, Случевского и мн. др.), она в основном была справедли-ва и, без всякого сомнения, явилась замечательным и даже ис-торическим выступлением. Именно Мережковскому, а не его хотя бы и очень талантливым предшественникам, — таким, как Случевский, Фет, Фофанов, Соловьев, — удалось пробить

280

отдушину для струи свежего воздуха в довольно затхлом зда-нии русской журналистики и критики 1890-х годов.

В начале тех же 90-х годов глашатай русского модернизма приступает к созданию своей знаменитой трилогии «Христос и антихрист». В 1896 году выходит первый ее том «Отвержен-ный», позже переименованный в «Юлиана Отступника (Смерть богов)». Через пять лет появляется «Леонардо да Винчи (Рождение богов)» и в 1905 году ее последний том «Петр и Алексей». Общее название трилогии далеко не соответствует ее содержанию. В ней мало чувствуется дух Христа, хотя по-всюду веет дух антихриста. Христиане в «Юлиане Отступнике» изображаются как примитивные, грубые и нетерпимые фана-тики или же лицемеры (I, 53-56, 110-116, 240-251 и мн. др.). Когда же ему представляется возможность показать двух прос-вещеннейших гигантов ранней святоотеческой мысли Василия Великого и Григория Назианца (I, 89), то автор ограничи-вается несколькими довольно бессодержательными строками. Но, по крайней мере, в этом интересном, с показом большого знания эпохи, романе все же развернута картина борьбы хрис-тианства и язычества и крушения затеянной Юлианом попытки воскрешения языческих богов.

В «Леонардо да Винчи» распределение света и теней обрат-ное: античная культура подтачивает средневековое христиан-ство. Но эта основная тема трилогии заслонена уже новым увлечением Мережковского, ницшеанством. Леонардо высту-пает на страницах романа действительно сверхчеловеком, стоя-щим выше добра и зла, увлечения которого приносят и пользу и боль, и которого автор ставит выше идеалов и христианства и античности. Если Леонардо в конце концов все же может представлять природу прельщающего людей антихриста, то подлинных последователей Христа в книге совсем не видно. Все произведение еще более односторонне и в значительной степени более противоцерковно, чем «Юлиан Отступник».

Может быть, только в строках, посвященных русским ико-нам, в этой книге звучит подлинно христианский мотив: «здесь... была сила веры, более древняя и вместе с тем и более юная, чем в самых ранних созданиях итальянских мастеров Чимабуэ и Джиотто; более смутное чаяние великой, новой красоты... Действие этих образов... подобно было действию музыки; в самом нарушении законов естественных достигали они мира сверхъестественного». В этих строках Мережковский достигает подлинного мастерства, и может быть именно в них пробива-ются его сокровенные и лучшие чаяния и мысли.

281

«Петр и Алексей», написанный с обычным для Мережков-ского знанием эпохи, многочисленными цитатами и малоиз-вестными деталями автору совсем не удался. Если в Леонардо он создает соблазнительный, но все же художественный и часто сильными красками написанный образ великого мастера, то казалось бы, в русской, более близкой сердцу автора, среде он мог бы найти хотя бы одного привлекательного героя. Зверство, почти что беспробудное пьянство и дебош, скверные запахи и скверные болезни, отвратительная жестокость, фана-тизм и дикость — вот краски, которыми зачинщик новой рус-ской поэзии изображает прошлое своей страны. Он как будто нарочно забывает, что фанатизм и жестокость, скверный дух и мерзкие заболевания были распространены по всей Европе того времени. Конечно, на востоке Европы было меньше знаний и блеска, но в зверствах и пытках, издевательствах и смраде За-пад не уступал Востоку дней Петра. Преследования гугенотов во Франции, тридцатилетняя война, искоренение католицизма на Великобританских островах, миазмы Версаля и пытки па-лачей культурного Запада могли легко соперничать с такими же недостатками Петровской России. Образ Петра, созданный Пушкиным: «Он весь как Божия гроза», Мережковский заме-няет описаниями попоек, бесчинств и венерических болезней. Если ему и в этом романе удается создать картину царства ан-тихриста, то образа Христа или хотя бы отголоска Его учения здесь нет и в помине. Позже сам автор осознал, что замысел его историческо-религиозной трилогии не был осуществлен удачно. «Когда я начинал трилогию ’Христос и Антихрист’, — писал Мережковский, — мне казалось, что существуют две правды: христианство — правда о небе, и язычество — правда о земле, и в будущем соединении этих двух правд — полнота ре-лигиозной истины. Но, кончая, я уже знал, что соединение Христа с Антихристом — кощунственная ложь; я знал, что обе правды — о небе и о земле — уже соединены во Христе Иисусе, Единородном Сыне Божием, Том Самом, Которого ис-поведует вселенское христианство, что в Нем, Едином — не только совершенная, но и бесконечно совершаемая, бесконечно растущая истина, и не будет иной, кроме Него» (I, стр. III).

Здесь Мережковский искренен лишь частично. Как мы ука-зали, «правда» антихристова ему удалась вполне. Правды же христианской в его трилогии почти, а может быть даже и сов-сем не видно. Книги его гораздо больше подходят для анти-религиозной пропаганды, чем для попытки изобразить столк-новение сил добра и зла или двух возможностей правды. А

282

если он осознал, что его книги кощунственная ложь, то зачем же он их переиздавал, не отказался от их дальнейшего распро-странения. Во время создания этой трилогии, по словам Зинаи-ды Гиппиус, с Мережковским происходит духовный перелом. «Наши путешествия, Италия, все работы Д. С., отчасти эстети-ческое возрождение культурного слоя России, новые люди, ко-торые входили в наш круг, а с другой стороны — плоский ма-териализм старой ’интеллигенции’, все это вместе взятое, да конечно с тем зерном, которое лежало в самой природе Д. С., — не могло не привести его к религии и к христианству. Даже вернее не к ’христианству’ прежде всего, — а ко Христу, к Иисусу из Назарета...», писала З. Гиппиус об эволюции Ме-режковского в 1890-х годах. 7 А от интереса к Христу, от его «пленения Христом», он постепенно перешел к вопросу о церкви. В своем развитии интереса к Христу и церкви, он в значитель-ной степени оказался под влиянием «нового человека» из «своего окружения» — В. В. Розанова, автора «Темного лика» и других религиозно-философских книг. 8 В 1901 г. Мережков-ский, Гиппиус и их друзья — упомянутый В. Розанов, Д. Философов, Вал. Тернавцев, В. Миролюбов и др. — получили от Петербургского митрополита Антония, при «полуразрешении-полупопустительстве» обер-прокурора Св. Синода К. По-бедоносцева, разрешение на устройство религиозно-философских собраний. На этих собраниях главным представителем духовенства был епископ Сергий, позже, в 1945 году, ставший патриархом Всероссийским. 9

Основной идеей группы Мережковского, высказанной проф. В. Тернавцевым на первом же из этих собраний, 29 ноября 1901 года, было утверждение, что «возрождение России может со-вершиться на религиозной почве» и что «наступает время от-крыть сокровенную в Христианстве правду о Земле». Тернав-цев затем указывал, что «в церкви заключается не один лишь загробный идеал». Он закончил свою речь близкой к учению хилиастов надеждой, что пришло уже время «все небесное и земное соединить под главою Христа». 10

Религиозно-философские собрания продолжались до апреля 1903 г. и сыграли очень большую, м. б. даже основную роль как в пробуждении русской религиозной мысли, так и в воз-вращении лучшей части русской интеллигенции к церкви. В этом движении, в организации этих собраний, в самой поста-новке религиозной проблемы перед умами русского культур-ного общества, Мережковскому несомненно принадлежала ини-

283

циатива и этой инициативой он бесспорно заслужил видное место в истории русской духовной жизни.

Тем не менее сам Мережковский, вернувшись, или стремясь вернуться к Христу, ни к православной церкви, ни даже к «ис-торическому христианству» не вернулся. От возвращения к церкви его удерживало то настроение его и его друзей, которое Н. А. Бердяев называл «революционно-мистическим», а также их «религиозное противление историческому христианству». 11 Им, и особенно Мережковскому, казалось, что «аскетическо подлинное христианство и современная культура взаимно не-проницаемы», и поэтому только совершенно новая революцион-ная перестройка всего христианства позволит ему стать рели-гией доступной современному человеку и построит мост между верой и культурой.

Такой подход к христианству как религии чисто аскети-ческой, обращенной не к жизни на земле, а к жизни вечной, за гробом, развился у Мережковского, в чем он и сам признается, под влиянием В. В. Розанова, который в «Темном лике» и др. работах утверждал, что христианство забыло жизнь, дом, семью, плоть, пол. Если Розанов, отходя от исторического христианства, видел правду в семейной и плотской религиозной философии иудаизма, то Мережковский, а позже вслед за ним и Вяч. Иванов искали синтеза христианства (христианства в их понимании) с античной культурой, «смешения» духа с плотью. «Если пол — самая огненная точка, самое реальное, и в то же время мистическое утверждение бытия в Боге, то отрицание пола есть вместе с тем самое реальное, и в то же время мисти-ческое отрицание бытия мира сего», пишет Мережковский в «Не мир, но меч» (X, 73). Увлекаясь, он пишет уже не только о «святой плоти», но и о «святом любострастии».

Все же у него иногда возникают сомнения в правильности собственных утверждений, ощущение, что он искажает основы христианства; он отдавал себе отчет в этой опасности и надеялся избежать ее. «Я знаю, что в моем вопросе заключается опасность ереси, которую можно бы назвать, в противополож-ность аскетизму, ересью астартизма, т. е. не святого соедине-ния, а кощунственного смешения и осквернения духа плотью... Если это так, то пусть меня предостерегут стоящие на страже, ибо, повторяю, я не учу, а учусь, не исповедаю, а исповедаюсь. Я не хочу ереси, не хочу отрыва...» — подчеркивает сам Ме-режковский. «Вряд ли только Мережковскому удалось избежать этого смешения, этой прельстительной двусмысленности ...» — пишет отец Георгий Флоровский. — «Исторического христиан--

284

ства Мережковский просто не знал и все схемы его ужасно призрачны». 12 Как справедливо отмечал дальше Флоровский, «у Ницше он {Мережковский} учится освобождению через красоту. И от Ницше берет свою основную антитезу: Эллинизм и христианство, олимпийское начало и галилейское, святость плоти и святость духа». Флоровский далее напоминает, что раньше Бердяев указывал, что «тайна Мережковского и есть тайна двоения, двоящейся мысли».

Мережковский и Гиппиус неоднократно утверждали, что они никогда не уходили из русской православной церкви. Ве-рить этому трудно в свете их резких нападок, не только на православие, но и на все «историческое христианство». Кроме того, сам Мережковский признавался в уклоне к ереси «астартизма», а З. Гиппиус в своем дневнике рассказывает, что в 1907 году они создали очень небольшую секту, в которой то Мереж-ковский, то Гиппиус служили по ею же созданному тексту «христианскую литургию». Можно думать, что этим самозван-ным поповством они сами же себя поставили вне православия. 13

Отрицая «историческое христианство», Мережковский ис-кал новое «революционно мистическое христианство» Третьего Завета, о котором говорил на первом религиозно-философском собрании Тернавцев. По словам Мережковского:

Первый завет — религия Бога в мире.

Второй завет Сына — религия Бога в человеке — Богочеловека.

Третий завет — религия Бога в человечестве — Богочеловечества.

Отец воплощается в Космосе.

Сын — в Логосе.

Дух — в последнем соединении Логоса с Космосом, в едином соборном вселенском Существе — Богочеловечестве.

Для того, чтобы вступить в третий момент, мир дол-жен окончательно выйти из второго момента; для того, чтобы вступить в религию Духа, мир должен оконча-тельно выйти из религии Сына — из христианства: в настоящее время, в кажущемся отречении от Христа это необходимое выхождение и совершается (X, 155).

Здесь необходимо отметить, что Мережковский, Гиппиус и Розанов значительно дальше пошли в своей критике «истори-ческого христианства» и, в частности, русской православной церкви, чем многие другие светские участники религиозно--философских собраний. Тернавцев, несмотря на свой хилиас-

285

тический уклон в истолковании судеб христианства, от церкви вообще никогда не отходил. Бердяев уже в 1907 году известил Мережковских, что он снова с церковью. Возвратились в лоно церкви также С. Н. Булгаков, позже ставший священником и большим богословом, A . B . Карташев — бывший одно время единомышленником Мережковских и написавший позже немало замечательных трудов по истории церкви, и многие другие из друзей Мережковских начала 1900-х годов.

Нового в учении о Третьем Завете, правда исключая отри-цание современного автору христианства, довольно мало. После хилиастов и до Мережковского и Тернавцева об этом говорили в XII в. калабрийский монах Иоахим де Фиоре, а затем францисканцы-спиритуалисты, о чем сам Мережковский вспоминает позже в своей книге «Франциск Ассизский». До Иоахима де Фиоре то же говорил ирландец Эригена, а в пятнадцатом-шест- надцатом веке русская «Повесть о Белом Клобуке» в свою очередь развивает тему Третьего Завета — о правде по преи-муществу на Руси, когда там «благодать Святого Духа воссия». 14 Как трудолюбивая пчела, Мережковский собрал в своем учении и мысли калабрийца де Фиоре, и надежды русских книжников пятнадцатого века, и чаяния старообрядцев, и пи-сания иудействующего В. В. Розанова, и теории Ницше, учителя атеизма и проповедника антихриста. Все эти теории и школы мировоззрений причудливо переплетаются в книгах Мережковского, часто создавая полную сумятицу и на стра-ницах его произведений и в головах читателей.

Торжество своего учения Мережковский чает в полном пе-ревороте в обществе, не только в России, но и в духовной жизни всего мира. «Только будущий анархист, человек последнего бунта, последнего отчаяния есть первый из людей, который услышит благовестив новой, религиозной надежды», думается ему (X, 11). На ту же тему политического и духовного пере-ворота пишет Мережковский и в книге «Грядущий Хам». Мно-гие, судя по названию книги, предполагали, что это есть пре-дупреждение о наступающей революции, набат перед круше-нием России. Но это не так; это не набат, а книга «благовести», надежд, что революция снесет, как это не странно, вовсе не грядущего хама, а хама существующего, которого он видит в императорском строе России и в русской церкви начала века. Его парадоксальное смешение грядущего с сущим заслуживает длинной цитаты:

«Наша борьба не против крови и плоти, а против властей и начальств, против мироправителей тьмы века

286

сего, духов злобы поднебесных» {Курсивом у Мереж-ковского}.

Мироправитель тьмы века сего и есть грядущий на царство мещанин, Грядущий Хам.

У этого Хама в России — три лица.

Первое, настоящее — над нами, лицо самодержавия, мертвый позитивизм казенщины, китайская стена та-бели о рангах, отделяющая русский народ от русской интеллигенции и русской церкви.

Второе лицо прошлое — рядом с нами, лицо право-славия, воздающего Кесарю Божие...

Третье лицо будущее — под нами, лицо хамства, идущего снизу — хулиганства, босячества, черной сотни — самое страшное из всех трех лиц.

Эти три начала духовного мещанства соединились против трех начал духовного благородства: против зем-ли, народа — живой плоти, против церкви — живой души, против интеллигенции — живого духа России (X, 155).

Все еще надеясь по-народнически на союз интеллигенции с народом, Мережковский осуждает, сводя к лику Хама, и власть императорской России, и ее церковь, и, видимо, нарож-давшийся класс русской буржуазии и крепких крестьян-хуторян, давая ему прозвища «черной сотни» и «мещанства». Это видно из первых же слов этого памфлета, в котором он цити-рует слова Герцена, что «мещанство — окончательная форма западной цивилизации» (XI, 1), — а Герцен мещанством назы-вал класс имущих, победивших революцию 1848 года. Мереж-ковский строил свои надежды на союзе «религиозной общест-венности» с народом. Но как мы знаем, эти надежды не осу-ществились и столь чаемая им революция обернулась в 1917 году совсем другим, неожиданным ему лицом.

После революции 1905 года Мережковские неоднократно уезжали из России, часто на годы. В 1912 г. они возвращаются в Россию в последний раз, и в 1920 г. окончательно покидают ее. В 1941 году умер Дмитрий Сергеевич, в 1945 г. его жена — Зинаида Гиппиус. За последние 30-35 лет Мережковский на-писал немало книг, но в них он дал мало нового. Все его главные мысли высказаны в манифесте символизма 1892 года, в первой трилогии («Христос и Антихрист»), в его местами замечательной литературно-философской книге «Толстой и Достоевский», в «Не мир, но меч», в «Грядущем Хаме».

287

Да, Мережковский, к сожалению, хотя может быть и без злой воли, сделал немало, чтобы разрушить в умах русских людей веру в прошлое России и в русскую православную цер-ковь. Возможно, правда, что осуждение русской церкви Ме-режковским приняло бы гораздо менее резкую форму, если бы церковь не была в то время под безраздельным контролем К. Победоносцева, пессимистического ретрограда и «Великого инквизитора» русского православия. И следует помнить, что своим «манифестом символизма» Мережковский открыл дорогу русскому «модернизму», а проявлением инициативы в устрой-стве религиозно-философских собраний участвовал в пробуж-дении религиозной мысли среди русской интеллигенции и, мо-жет быть, косвенно помог многим русским вернуться к вере и церкви.

ПРИМЕЧАНИЯ

1) З. Гиппиус-Мережковская. Дмитрий Мережковский. Париж, YMCA - Press , 1951, стр. 55. В дальнейшем: Гиппиус и страница.

2) О К. К. Случевском ом.: «Русская литература конца XIX начала XX в.», том 1, Москва, 1968, стр. 195; К. Случевский , «Стихотворения и поэ-мы», Большая библ. поэта, Москва-Ленинград, 1962; С. Зеньковский, «Традиция романтизма в творчестве К. Случевского», — « American Con - tributions to the 7 th International Congress of Slavists », The Hague , Mouton , стр. 567-597.

3) В своих воспоминаниях о муже Гиппиус нашла нужным отметить, что после свадьбы они разошлись по своим домам — «ничего не прои-зошло особенного» (стр. 33-34).

4) О «Мессии» и «Тутанкамоне на Крите» Н. С. Арсеньев говорит, что это «самое нездоровое, что он [Мережковский] написал» («Дары и встречи жизненного пути», Франкфурт, «Посев», 1974, стр. 63).

5) Д. Мережковский . Иисус Неизвестный. Белград, (без даты) т. 1, стр. 369.

6) «Полное собрание сочинений», изданное М. О. Вольфом в Москве в 1911 г., т. XV, стр. 222-223. В дальнейшем в тексте этой работы цитаты из ПСС даются в скобках с указанием тома и страницы. Курсив, если специально не оговорен, везде мой (С. А. З.),

7) Гиппиус, стр. 76-77.

8) Мережковский, X, стр. 77 и сл.; Гиппиус, стр. 79, 108, 109; письмо В. Розанова от 1919 года («Вестник Р.С.Х.Д.», 1974, № 112/3, стр. 148-151) свидетельствует о том, что его дружба с Мережковскими продолжалась до самой смерти Розанова.

9) Гиппиус, стр. 95-96.

10) Там же, стр. 101-103.

11) В. В. Зеньковский. История русской философии. Париж, YMCA - Press , 1950, т. 1, стр. 296.

12) Г. Флоровский. Пути русского богословия. Париж, 1937, стр. 457.

13) T. Pachmuss. Zinaida Hippius. Carbondale, S. Illinois Univ. Press, 1971, стр. 139, 153-165.

14) С. Зеньковский. Русское старообрядчество — Духовные движения XVII века. Мюнхен, 1970, стр. 30-31, 340-460.

288

Страница сгенерирована за 0.04 секунд!

РЕЛИГИОЗНЫЙ АНАРХИЗМ Д.МЕРЕЖКОВСКОГО

Трудно сказать, кто в необычном союзе Дмитрия Сергеевича Мережковского (1866-1841) и Зинаиды Николаевны Гиппиус (1869 - 1945) был ведомым, а кто - лидером. С точки зрения общественного признания, ведущая роль принадлежала, без сомнения, Мережковскому, - десятки томов, многие из которых были переведены на другие европейские языки, выдвижение на Нобелевскую премию, роль одного из «духовных отцов» русского религиозного Ренессанса начала века, зачинателя символизма в русской литературе. В то же время, многие, хорошо знавшие Мережковских люди, писали и говорили об огромном влиянии Зинаиды Николаевны на Мережковского. Вячеслав Иванов, например, был уверен, что «З.Н. гораздо талантливее Мережковского... Многие идеи, характерные для Мережковского, зародились в уме З.Н., Д.С. принадлежит только их развитие и разъяснение» . В.Злобин, много лет проживший вместе с Мережковскими в качестве литературного секретаря, в своей книге воспоминаний тоже подчеркивал, что руководящая, «мужская» роль в семье принадлежала Гиппиус . Так же считали Андрей Белый, Д.Философов, А.Карташев, другие. Сама Гиппиус несколько иначе оценивала свою идейную близость с мужем: «...случалось мне как бы опережать какую-нибудь идею Д.С. Я ее высказывала раньше, чем она же должна была встретиться на его пути. В большинстве случаев он ее тотчас же подхватывал (так как она, в сущности, была его же), и у него она уже делалась сразу махровее , принимала как бы тело, а моя роль вот этим высказыванием ограничивалась, я тогда следовала за ним» . Так или иначе, но союз этих людей стал источником оригинальной религиозно-философской концепции.

В 1901 году именно чета Мережковских была инициаторами знаменитых Религиозно-философских собраний, ставших местом встречи светской интеллигенции и духовенства. Темы собраний - роль христианства в обществе, задачи христианства, религия и культура, возможность дальнейшей эволюции христианства и т.п. - определили направление религиозных исканий в начале века. По афористичному определению самого Мережковского, речь шла о «единстве двух бездн» - «бездны духа» и «бездны плоти». Причем подобный синтез подразумевался не только в рамках единичного, индивидуального человеческого бытия. Отталкиваясь от философии всеединства Вл.Соловьева, организаторы собраний предельно широко трактовали противопоставление духа и плоти. Дух - Церковь, плоть - общество, дух - культура, плоть - народ, дух - религия, плоть - земная жизнь; такие «пары» легко множить и дальше. В конечном счете, Мережковский, В.Розанов, В.Тернавцев, Д.Философов и другие активные участники собраний пытались осуществить модернизацию христианства. Недаром это течение получило название течения «нового религиозного сознания».

Религиозно-философские собрания «нащупали» слабое место исторического христианства: его пренебрежение земной, плотской жизнью человека. «Неразрешимое противоречие земного и небесного, плотского и духовного, Отчего и Сыновьего - таков предел христианства» , - утверждал Мережковский. Он даже называл христианство «религией смерти» за проповедуемый тезис о необходимости умерщвления плоти. Получалось, что мир-космос, мир-общество, человек, сотворенный во плоти, со всей своей повседневной жизнью не входили в область церковного христианства; между духом и плотью образовывалась непреодолимая пропасть, мир воспринимался как безвозвратно падший. Мыслителей «нового религиозного сознания» это не устраивало: плоть так же священна, как и дух. Пути для «освящения плоти» предлагались самые различные - вплоть до введения нового церковного таинства первой брачной ночи. Разумеется, вскоре (в 1903 году) собрания были прекращены по настоянию церковной цензуры, для которой подобные идеи были абсолютно неприемлемы. Но мысль о необходимости «обновления» христианства обрела многих сторонников среди светской интеллигенции (даже в марксистской среде появились «богоискатели» и «богостроители», резкую отповедь которым дал в своих статьях Ленин).

Самыми последовательными «неохристианами» были, наверное, Мережковские: они не раз писали о грядущей религии «Третьего Завета». Если Ветхий Завет был религией Отца, Новый Завет - религией Сына, то Третий Завет должен был стать, по их мнению, религией Святого духа, своеобразным синтезом «правды о земле» (язычества) и «правды о небе» (христианства). «В первом царстве Отца, Ветхом Завете, открылась власть Божья, как истина; во втором царстве Сына, Новом Завете, открывается истина, как любовь; в третьем и последнем царстве Духа, в грядущем Завете, откроется любовь, как свобода. И в этом последнем царстве произнесено и услышано будет последнее, никем еще не произнесенное и не услышанное имя Господа Грядущего: Освободитель» , - верили Мережковские. В своей знаменитой исторической трилогии «Христос и Антихрист» Мережковский пытался обосновать именно эту идею, показывая, что в истории человеческой культуры уже предпринимались попытки синтеза «земной» и «небесной» правд, но они не были удачными в силу незрелости человеческого общества. Именно в будущем соединении этих двух правд - «полнота религиозной истины».

Мережковский писал трилогию десять лет (начиная с 1895 года). Это было изложение его мировоззренческого кредо в беллетристической форме исторических романов. И для Мережковского, и для Гиппиус вообще были свойственны стихи и проза с «философской подкладкой»: сюжет, строение произведения, его тональность практически всегда подчинялись некой «идее», средством выражения которой и являлось данное произведение. Подобный подход к литературному творчеству не раз вызывал упреки в «сухости», «идеологичности», «схематизме». Упреки были заслуженными (особенно, если говорить о прозе Мережковского), хотя «интеллектуальная» литература не была достоянием только четы Мережковских, а стала достаточно характерным явлением вообще для культуры 20 столетия, ориентированной не на «толпу», а на духовную «элиту».

С 1903 года- опять-таки по инициативе Мережковских - начал выходить журнал «Новый путь». Первоначально журнал задумывался как орган, в котором возможно было бы освещение деятельности Религиозно-философских собраний, позднее он получил самостоятельное значение. Через пару лет Мережковские перестали играть в журнале «первую скрипку», направление издания стали определять Бердяев, Булгаков и другие философы, но «Новый путь» стал значимой вехой в русской культуре начала века во многом благодаря Мережковским.

В годы революции 1905 года позиция Мережковских была достаточно радикальной. Они даже сблизились с эсерами и «неонародниками», считая, что революция не только не противоречит христианству и религиозным взглядам, но, напротив, вытекает из них. С точки зрения Гиппиус и Мережковского, существует два основных подхода к интерпретации исторических событий - эволюционный (научный), когда утверждается бесконечность и непрерывность развития, ненарушимость закона причинности и революционный (прерывистый), когда утверждается преодоление внешнего закона причинности внутреннею свободою, а история предстает как цепь различных катастроф и потрясений . Библия, по их мнению, дает именно катастрофическую картину человеческой истории (изгнание из Эдема, великийпотоп, разрушение вавилонской башни, Апокалипсис и т.д.) Значит, делают они вывод, религия и революция - неразделимые понятия. Здесь их позиция принципиально отличалась от позиции авторов «Вех», недаром в хоре марксистских критиков этого сборника прозвучал и голос Мережковского. Он был за революцию, а не против нее. Более того, он пытался доказать, что революция и религия - понятия чуть ли не синонимичные, что нельзя быть верующим человеком и не мечтать о революционном изменении мира. Правда, надо сделать одну чрезвычайно важную оговорку, - речь шла о революции духовной, но не политической. Разница огромная! Получалось, что Мережковский и «веховцы» говорили о разных вещах, - «революционер» Мережковский мечтал о религиозной революции, о духовном перевороте, а авторы сборника отмежевывались от политического насилия.

Именно в годы между двумя русскими революциями 1905 и 1917 годов сложилась в общих чертах и философско-историческая концепция Мережковских. Она дополнялась и уточнялась ими в последующие годы, но суть ее оставалась той же (для Мережковских вообще была свойственная удивительная «верность» идеям). Поэтому имеет смысл рассмотреть ее подробнее.

1. Грядущий хам или религиозная революция?

Представление Мережковских об истории как о драме, как о борьбе двух противоположных начал - Христа и Антихриста - вряд ли отличалось оригинальностью. (Из ближайших предшественников невольно приходит на ум имя Вл. Соловьева, действительно оказавшего чрезвычайно большое влияние на Мережковского и - в гораздо меньшей степени - на Гиппиус.) Им была близка эсхатологическая вера в невозможность разрешения этого противоречия в рамках земной истории. Зло нельзя «изжить», «исправить», «переделать» в добро, так же, как плоть никогда не может стать духом. Значит, самые глубинные противоречия принципиально неразрешимы в истории человечества. Тем не менее, синтез должен быть осуществлен, но уже за историческими пределами, в преображенной действительности, когда «будут новая земля и новое небо».

Для Мережковского была характерна своеобразная «схематичная» диалектика: он всюду видел противоположности, триады, которые выстраивал (иногда чисто внешне, словесно) в схемы «тезис - антитезис - синтез». История философии представала у него, например, как «догматический материализма» (тезис) и «догматический идеализм» (антитезис), синтезом которых должен стать «мистический материализм». То же - в антропософии и философии культуры: плоть - тезис, дух - антитезис, синтезом должна стать «духовная плоть». В философии истории Мережковский следовал этим же путем, считая, что грядущий синтез сможет преобразить двойственность истории, но синтез этот отодвигался за историческое время. Так же, как и у Бердяева, сочинения Мережковских были пронизаны эсхатологическим духом, уверенностью, что Антихрист не может быть побежден на старой земле. «Окончательное разрешение этого противоречия, последнее соединение Отца и Сына в Духе - таков предел Апокалипсиса. Откровение Св. Духа - святая плоть, святая земля, святая общественность - теократия, церковь как царство, не только небесное, но и земное, исполнение апокалипсического чаяния, связанного с чаянием евангельским; мы будем царствовать на земле, да будет воля Твоя на земле, как на небе» , - так представлял себе грядущий синтез Мережковский. Но здесь возникает странный на первый взгляд вопрос: а что такое Антихрист в понимании Гиппиус и Мережковского?

С одной стороны, если следовать привычной для них триадичной схеме, получается, что грядущее царство Духа должно синтезировать христианское и антихристианское начала, Христа и Антихриста. Мысль кощунственная для любого христианина. Но именно такое впечатление возникает у многих исследователей творчества Мережковского. Например, З.Г.Минц, анализируя трилогию «Христос и Антихрист», приходит к выводу, что Антихрист в романах Мережковского - та самая «бездна тела», которая противостоит «бездне духа» (Христу) . Думаю, это не единственно возможная интерпретация схемы Мережковского (вернее, Гиппиус-Мережковского, так как именно Зинаида Николаевна первой высказала мысль о «троичности» истории) и не самая адекватная. Вряд ли Мережковские мечтали о синтезе Христа и Антихриста (!), сам Дмитрий Сергеевич писал о другой своей «кощунственной» (по его собственному определению) мысли - о грядущем синтезе язычества и христианства (согласитесь, разница большая). Антихрист же понимался им совсем иначе. С одной стороны, это Зверь, который сидит в человеке (Мережковский показывал, как он просыпался, например, в Петре I , когда он отправлял сына на пытки, проявился он и в царевиче Алексее, когда он избивал красавицу Афросинью и т.д.) или народе. В одном из своих лучших романов Мережковский писал за своего героя,декабриста С.И.Муравьева-Апостола, дневник, в котором есть такие принципиальные для Дмитрия Сергеевича строки: «...Чаадаев не прав: Россия не белый лист бумаги, - на ней уже написано: Царство Зверя . Страшен царь-зверь; но, может, еще страшнее Зверь-народ» .

Кроме этого, достаточно часто встречающегося понимания Антихриста, Мережковский дал еще один образ, более типичный для его стиля мышления. Он писал о «зеркальной плоскости» между двумя безднами. Она «очень тонкая, слабая, но непроницаемая, глухая среда, середина, говоря языком научным, «нейтрализующая» обе полярные силы, задерживающая, как самая тонкая стеклянная стенка задерживает электричество...» . Эта тонкая стенка примитивна по своему строению, но кажется чрезвычайно сложной из-за зеркальности обеих ее поверхностей, в которых отражаются обе бездны. За счет зеркальных отражений середина кажется бесконечной, сложной, неисчерпаемой. Речь идет еще об одном образе Антихриста. При таком его понимании легко расшифровываются обе бездны, отражающиеся в зеркальных поверхностях: верхняя плоскость - это, безусловно, христианство, а нижняя - язычество (или ветхозаветная религия, что тоже вполне «вписывается» в схему Мережковских). Тогда получается, что грядущий синтез обращен именно к этим «безднам», а Антихрист - то, что мешает такому синтезу. Думаю, подобное прочтение Мережковского более аутентично.

Как уже отмечалось выше, Мережковскому были близки взгляды В.Соловьева, точнее говоря, позиция позднего Соловьева, отраженная, прежде всего, в его знаменитых «Трех разговорах» . Мережковский - так же, как Соловьев в конце своего такого короткого жизненного пути, - отнюдь не считал предрешенной победу Христа над Антихристом в земной истории, более того, он тоже предупреждал о «неудаче дела Христова в истории». Правда, Соловьев был глубже и философичнее: он шел не от частных прогнозов и предчувствий, не от перебора различных вариантов завершения истории, а от решения принципиального вопроса: является зло таким же внутренне необходимым моментом мироздания, как и добро? Субстанционально ли зло? От ответа на этот вопрос и зависела возможность преодоления и уничтожения зла в мире: если зло лишь «недостаток» добра (к такой точке зрения был близок, скажем, Платон), - мечты о совершенстве имеют под собой почву. Но если зло субстанционально, коренится в самом фундаменте бытия (а именно таков был вывод Соловьева), - борьба добра и зла на этой земле бесконечна, земная история не может завершиться полной победой одной из этих сил.

Мережковский тоже был полон апокалиптических предчувствий. Но в отличие от Соловьева, Мережковский давал человечеству «шанс»: он видел различные возможности исторического движения. По его мнению, человечество должно было бы уже не раз погибнуть, но каждый раз конец цивилизации отодвигался благодаря религиозным революциям. Как древний мир спасся благодаря пришествию Христа, так и современное человечество может спастись «мистической революцией», предвестниками которой являются революции политические и социальные. Один из известных исследователей истории русской философии В.Сербиненко заметил: «Революционная» открытость будущего по Мережковскому - это не только ситуация, в которой оказалось современное человечество. В своих трудах по истории религии и культуры, в исторических романах он стремился показать, что вся мировая история носила катастрофический характер, человечество всегда жило в преддверии конца истории, отнюдь не ошибаясь в своих апокалиптических предчувствиях, потому что конец уже не раз должен был наступить... История в своем собственном развитии разрешается катастрофой. Религия спасает историю революцией, радикальным духовным обновлением... И надо сказать, что, при всем своем неизбывном историческом пессимизме, Мережковский не утверждал, что человечество не имеет исторического будущего. Христианство, он в это верил, несмотря на всю неполноту и несовершенство его исторических форм, остается той духовной силой, которая может вновь спасти историю» . То есть, по Мережковскому, будущее зависело от выбора, который сделает человечество.

«Новое дыхание», обретавшееся человечеством в истории, всегда зависело от религиозных событий. Поэтому Мережковский выделял три основные исторические эпохи: первая была связана для него с Ветхим Заветом, вторая - с Новым Заветом, третья, грядущая, может стать лишь переходом от «старого» христианства к «новому», к религии «Святой Троицы», к синтезу религии и культуры. Такой синтез будет сопровождаться различными катастрофами, прежде всего - «революцией духа», в результате которой религия должна будет принять и освятить человеческую плоть, человеческое творчество, свободу человека - бунт («лишь постольку мы люди, поскольку бунтуем», - писал Мережковский, предвосхитив одну из тем французского экзистенциализма). В модернизированном христианстве должны были исчезнуть монашество, аскетизм, а искусство должно стать не только освященным, но и принятым «внутрь» религии.

Спускаясь с историософских высот, Мережковский рисовал и более конкретные рецепты для осуществления своей религиозно-революционной концепции: необходим союз интеллигенции с церковью. Здесь он повторял тему, впервые прозвучавшую в одной из его первых программных работ 1893 года «О причинах упадка и новых течениях современной русской литературы», где 27-летний Мережковский уже вполне отчетливо сформулировал мысль о необходимости религиозного и мистического содержания в художественном творчестве, мысль, к которой он возвращался затем всю свою жизнь. Именно обращение интеллигенции к религиозной вере, к церкви приведет к соединению революционно-освободительных традиций русской интеллигенции с религиозными традициями народа. В результате разъединения этих традиций, считал Мережковский, церковь оказалась порабощена государством, народ - самодержавием, а интеллигенция очутилась сразу между двумя гнетами: она была чуждой как народу, так и государству. Дмитрий Сергеевич мечтал о совпадении интересов интеллигенции и религиозного движения народа. Русский интеллигент должен был стать, по его мысли, «религиозным революционером», тогда разобщенность религиозного сознания и революционного действия останется в прошлом. Только религиозное возрождение, считал Мережковский, способно соединить интеллигенцию («живой дух России»), церковь («живую душу России») и народ («живую плоть России»).

На примере революции 1905 года Мережковский доказывал, что политические революции без революции в сознании - трагедия, «стихийная бессознательность». В человечестве в целом, и в России в особенности (ибо русский народ, по его мнению, - самый «последний, крайний, предельный и... по всей вероятности, объединяющий все остальные культуры, преимущественно синтетический народ» , близкий к пределам всемирной истории) такая мистическая революция уже назрела, и, если она не будет осуществлена, земная история скоро закончится. Если же человечество переживет еще одно религиозное обновление, то будущее - за «христианской общественностью». Здесь, правда, вставал вопрос, однозначного ответа на который трудно получить из сочинений Мережковского: когда и как это может произойти? Будет ли это после Страшного суда, после истории, или в рамках посюсторонней, земной истории? С одной стороны, Мережковский - апокалиптик, поэтому все мечты о «тысячелетнем граде» должны быть для него (как и для Бердяева) отодвинуты за границы земного времени. С другой стороны - можно найти в его работах немало указаний на то, что он надеялся на раздвижение временных границ человечества, на продление исторического времени в случае религиозной революции. В творчестве Мережковского самым удивительным образом сочетались ощущение обреченности исторического пути человечества и надежда, что «новое религиозное сознание» станет чудодейственным лекарством от всех заболеваний человеческой цивилизации.

Революция должна была привести, по мысли Мережковского, к полному разрыву религии и государства, к соединению народа и интеллигенции и, в конечном итоге, к установлению христианской безгосударственной общественности. В открытом письме Н.Бердяеву Мережковский так сформулировал свое анархическое кредо: «Христианство есть религия Богочеловечества; в основе всякой государственности заложена более или менее сознательная религия Человекобожества. Церковь - не старая, историческая, всегда подчиняемая государству или превращаемая в государство, - а новая, вечная, истинная вселенская Церковь так же противоположна государству, как абсолютная истина противоположна абсолютной лжи...» .Любое государство, даже самое демократическое, базируется на насилии, несовместимом с христианскими принципами, все государства угнетают и подавляют личность. Один из серьезных исследователей творчества Мережковского, Б.Розенталь так излагал его позицию: «Право само по себе есть насилие... Разница между законной силой, которая держит насилие «в резерве», и актуальным насилием- только дело степени, и то, и другое - грех. Автократия и убийство есть лишь крайние формы проявления силы» . Известный афоризм Мережковского «без насилия нет права, без права нет государства» является хорошей иллюстрацией его отношения к государственной власти. Русский народ рассматривался им как «поразительно бездарный в творчестве государственных форм» (эта оценка настолько не похожа на оценку русской истории, скажем, И.Ильиным, что может показаться - спорили о разных историях), как народ «по преимуществу безгосударственный, анархический» . Религиозный анархизм Мережковского полностью разделяла со своим мужем и Гиппиус.

Не только государство должно будет исчезнуть, но и церковь прекратит свое существование как отдельный социальный институт, более того, национальные церкви тоже исчезнут. Мережковские склонялись к экуменизму, они были уверены, что будущее христианство «Третьего Завета» станет синтезом принципов Петра, Павла и Иоанна (то есть католичества, протестантизма и православия).

Анархизм Мережковских не был исключительным явлением в русской мысли первой половины ХХ века. Прежде всего, на ум приходит анархизм Л.Толстого. И Толстой, и Мережковские были убеждены в том, что ни один человек не может властвовать над другим, все трое верили, что насилие не может решить социальных проблем (недаром Гиппиус так страстно пыталась убедить Б.Савинкова, с которым Мережковские были близки одно время, в бессмысленности и недопустимости террора), все трое мечтали о безгосударственной общественности. Правда, Мережковский не был пацифистом. Несмотря на убежденность, ясно выраженную во многих исторических романах и драмах, в том, что насильственные революции лишь заменяют стоящую у власти группу людей на другую, он не мог однозначно решить вопрос о допустимости или недопустимости насилия для защиты высших нравственных принципов .Кроме того, в отличие от Мережковских, Толстой был рационалистом, а не мистиком. Он обосновывал свой анархический идеал с вполне «практической» точки зрения, в то время, как Мережковские считали анархический идеал достижимым только в результате религиозного преображения, по сути - в результате чуда , которое изменит человечество и человека.

Но в русской мысли были примеры и мистического анархизма , для которого внешняя свобода человека была лишь следствием свободы внутренней. Идеи мистического анархизма были отчетливо сформулированы Г.И.Чулковым, В.Н.Фигнер, А.А.Солонович, А.А.Карелиным и др. (Центром мистического анархизма в двадцатых годах стал Всероссийский Кропоткинский Комитет). Правда, под мистикой почти все они подразумевали внерелигиозный личный опыт, расходясь в этом вопросе с Мережковскими. После свершившейся революции 1917 года многие анархисты, ужаснувшись происходящему в стране, примкнули к этому мистическому течению. С одной стороны, они по-прежнему верили в необходимость еще одной - уже «настоящей» - революции, а с другой - считали, что сначала должен измениться человек, который и будет строить новое братское общество. В противном случае, никакая революция ничего не изменит: «Что толку, если снова угнетенные сядут на место бывших властников? Они сами будут зверьми, даже может быть худшими... Снова угнетение свободной личности. Рабство, нищета, разгул страстей», - писала Фигнер. И делала вывод: «Нам надо стать иными» . Таким образом, представители этого крыла русского анархизма так же, как и Мережковские, видели путь к преображению мира через духовное преображение человека, но, если Мережковские понимали под этим религиозную революцию, то Фигнер, Чулков и их последователи, хотя и вспоминали исторические примеры из жизни первохристиан, все же верили не в чудо, а в эффективность воспитательной работы.

России в возможном спасении человечества была уготована особая роль. Эта роль определялась, по Мережковскому, тем, что она стояла как бы на грани двух миров - Востока и Запада. (Здесь видна явная перекличка с Бердяевым). Запад виделся Мережковскому захлестнутым волной «удушающего мертвого позитивизма», от которого спасало лишь слабеющее христианство. А Восток - уже побежденным и убежденным проповедями умеренности, середины , растворения личности в целом и т.д. Он даже повторял слова, сказанные А.Герценом о восточной цивилизации: «мещанское болото». Вывод Мережковского был однозначен: «Китайцы - совершенные желтолицые позитивисты, европейцы - пока еще не совершенные белолицые китайцы» . Вот почему Россия, не принадлежащая ни к одному из этих миров, могла бы, по его мнению, избежать «мещанской» участи и встать на путь религиозного обновления. (Любопытно, что еще одну страну Мережковский видел «выпавшей», хотя и по-другому, чем Россия,как из восточных, так и из западных схем развития - Америку: «тут крайний Запад сходится с крайним Востоком» , - замечал он.) Он сравнивал Россию, русских людей «нового религиозного сознания» с той искрой, которая вызовет взрыв, коренное изменение в мировой культуре и цивилизации. Мережковский спрашивал: «Кто знает, ничтожная (в культурном верхнем слое, а жизнь народных глубин для нас пока все еще тайна), ничтожная горсть русских людей нового религиозного сознания не окажется ли именно этою искрою? Порох (Европа - О.В.) боится искры и успокаивает себя; это ничего, это только искра, она - одна: мы бесчисленные, равные, малые, серые, задушим, потушим ее. - А искра еще больше боится пороха: вокруг нее все мертво, темно и тихо. Стоит ли бороться? Ей ли поднять эту тяжесть, разрушить эти железные скрепы, каменные своды порохового погреба? И она готова умереть. Но вот, в самом отчаянии рождается надежда... Чтобы произошел взрыв, надо, чтобы в искре что-то... сказало себе:

Или я, или никто.

Русским людям нового религиозного сознания следует помнить, что от какого-то неуловимого последнего движения воли в каждом из них -от движения атомов... зависят судьбы европейского мира... Им следует помнить, что, может быть, не уйдут они от того дня расплаты, когда уже не на кого им будет сложить с себя ответственность и когда должны они будут сказать это последнее... единственно разумное слово:

Или мы, или никто» .

Таким образом, Россия и складывающаяся в ней новая культура (получившая название культуры Серебряного века, русского религиозного Ренессанса) виделись Мережковскому единственной силой, способной разбудить Европу, дать западной культуре иное направление развития, вырвать ее из «позитивистского болота». Или русские, или никто.

Если отвлечься от национальной окрашенности этой мысли, в ней много истинных интуиций. Если рассматривать историю человечества как смену определенных мировоззрения и стилей мышления, то надо признать, что конец 19 - начало 20 веков было временем перехода от господствовавшего рационалистического «нововременного» мышления к поискам новых культурных ориентиров. Эти процессы в той или иной степени имели место почти во всех европейских странах, в России, возможно, они были выражены ярче, чем где бы то ни было, - вехой, которая должна была возвестить о рождении нового стиля мышления, новой культуры, стал Серебряный век. В этом смысле упования Мережковского на «людей нового религиозного сознания» имели под собой почву. Другое дело, что этот переход от одной культуры к другой практически не был осуществлен (или, во всяком случае, он растянулся почти на век и не может считаться завершенным даже сейчас) - войны, революции, социальные движения, катастрофы и потрясения отодвинули поиск культурной самоидентификации на второй план, захлестнули его социальными проблемами. Мережковскими этот процесс складывания новой культуры понимался специфично - как возвращение к религиозному содержанию культурного творчества, еще и поэтому Россия рассматривалась ими как лидер происходящих изменений.

Одной из главных особенностей русского народа Мережковский считал искание Бога (поэтому он считал, что выражение «народ-богоносец» не отражало истинного положения дел, правильнее было бы говорить про русских «народ-богоискатель»). Как ни странно, при всех своих явно западных культуре, стиле письма и мышления, близости к «европейским» темам, Мережковский в этом вопросе был достаточно созвучен славянофилам. Б.Розенталь обоснованно писал, что у Мережковского «Россия вмещает Европу, а не Европа - Россию. Они не являются по-настоящему равноценными. Для Мережковского Европа - это Марта, она олицетворяет работу мира, но Россия для него - Мария, душа мира. Душа важнее тела. Россия вберет в себя Европу через любовь» . Думаю, в этом суть «русской идеи» Мережковских.

В то же время, необходимо подчеркнуть, что Мережковские были совершенно свободны от проповеди национального превосходства и изоляционизма. Более того, они были убеждены, что, раз целью христианства является не одно лишь личное спасение, а спасение всего человечества, то «последний христианский идеал Богочеловечества достижим только через идеал всечеловечества, то есть идеал вселенского, все народы объединяющего просвещения, вселенской культуры. Оставаясь в замкнутом круге своей национальной культуры, ни один народ не может исполнить своего высшего христианского предназначения, не может войти в этот синтетический, всеобъединяющий, вселенский процесс» .Поэтому, при резко отрицательном в целом отношении к личности и делу Петра Первого, Мережковские неоднозначно оценивали петровские реформы, считали их необходимым и чрезвычайно важным вкладом в развитие диалога культур - российской и европейской. Логика истории виделась Мережковским так: от Богочеловека через всечеловечество (вселенскую культуру) к Богочеловечеству.

Такой исход - следствие мистической революции. Если же религиозного обновления не произойдет, - весь мир, и Россию в том числе, ждет «Грядущий Хам». Еще до революции 1917 года Дмитрий Сергеевич часто писал о том, что борьба Христа и Антихриста в его время все чаще принимала формы борьбы духовности с грядущим хамством. Хамство в его устах было синонимом бездуховности (материализма, позитивизма, мещанства, атеизма и т.д.), а отнюдь не социальной характеристикой. Учитывая горький опыт ХХ века, удивительно пророчески звучат слова Мережковского: «Одного бойтесь - рабства худшего из всех возможных рабств - мещанства и худшего из всех мещанств - хамства, ибо воцарившийся раб и есть хам, а воцарившийся хам и есть черт, - уже не старый, фантастический, а новый, реальный черт, действительно страшный, страшнее, чем его малюют, - грядущий Князь мира сего, Грядущий Хам» .

Склонность к триадам, о которой мы уже говорили выше, проявилась у Мережковского и в его концепции «Грядущего Хама». По его мысли, хамство в России имело три лица - прошлое, настоящее и будущее. В прошлом лицо хамства - это лицо церкви, воздающей кесарю Божье, это «православная казенщина», служащая казенщине самодержавной. Настоящее лицо хамства связывалось Мережковским с российским самодержавием, с огромной бюрократической машиной государства, с «табелью о рангах», когда отдельный человек - не личность, а лишь «присяжный поверенный» или «титулярный советник». Но самое страшное лицо хамства - будущее, это «лицо хамства, идущего снизу -хулиганства, босячества, черной сотни» . Не удивительно поэтому, что революцию 1917 года Мережковский воспринял как осуществление своего пророчества о «грядущем Хаме».

«Революционер» Мережковский, мечтавший о «мировом пожаре», отшатнулся от Октябрьской революции, увидел в ней террор, навязывание России не свойственного ей пути. О «неорганичности» происшедшего писала и З.Гиппиус, сравнивавшая революцию в своих стихах с «рыжеволосой девкой», а в прозе рассуждавшая о насильственности большевистских преобразований: «Нельзя себе вообразить революции более не подходящей, более не свойственной России, нежели революция марксистская. Достаточно самого поверхностного взгляда на Россию, не говоря уже о ее знании внутреннем, знании духа ее народа, чтобы не сомневаться, что такая революция не могла в ней даже произойти. Она и не произошла. Не все европейцы забыли, что большевики революции и не сделали, они явились на «готовенькое», когда революция уже свершилась, и были только ее «захватчиками». Вот всякие захваты - это, к сожалению, России свойственно; а уж в том положении, в каком она (при войне!) находилась в 1917 году, - с захватчиками... бороться ей было не по силам... Не о таком, конечно, пожаре, не о такой революции мечтал...Дм.С. (и мы с ним)» .

В своем неприятии коммунизма и большевизма Мережковские были удивительно последовательны. У З.Гиппиус есть строки, чрезвычайно точно передающие их ощущение случившегося:

Блевотина войны - октябрьское веселье!

От этого зловонного вина

Как было омерзительно твое похмелье

О бедная, о грешная страна!

Какому дьяволу, какому псу в угоду,

Каким кошмарным обуянный сном,

Народ, безумствуя, убил свою свободу,

И даже не убил - засек кнутом?

Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой,

Смеются пушки, разевая рты...

И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,

Народ, не уважающий святынь!

2. Изменение миросозерцания в эмиграции

В отличие от Бердяева, Ильина и других, Гиппиус и Мережковский покинули Россию сами, безо всякого принуждения со стороны властей. Когда попытки официально уехать заграницу под тем или иным предлогом не удались, Мережковский, Гиппиус и Д.Философов, бывший очень близким другом и Зинаиды Николаевны, и Дмитрия Сергеевича, решили покинуть советскую Россию нелегально. В 1919 году они написали заявку в наркомат просвещения с просьбой разрешить им чтение лекций на фронте по истории Древнего Египта (!) и другим, не менее жизненно важным и необходимым в окопах темам. Фантастическое время! Арестованным после Кронштадского мятежа матросам читали в камерах лекции по древнегреческой мифологии (что не помешало потом расправиться с ними жесточайшим образом). На фоне фантасмагории, происходившей в России, просьба Мережковских и Философова не вызвала никакого удивления, чтение лекций им разрешили. Разумеется, ни одной лекции так и не было прочитано: все трое при первой же возможности перешли польскую границу. Тогда же к ним присоединился молодой студент петербургского университета, писавший стихи, В.Злобин, который стал затем неизменным спутником Мережковских до самой их смерти. Если судить по их опубликованным уже в эмиграции дневникам, этот переход был небезопасен, но даже риск не остановил Мережковских.

В Польше Мережковские развили бурную политическую деятельность, сблизились с Пилсудским, мечтая свергнуть большевиков при помощи польского военного вмешательства. Когда эти надежды растаяли (после подписания в 1920 г. в Минске советско-польского перемирия), Мережковские покинули Варшаву. Судя по письмам того времени, первый год эмигрантской жизни не был легким для них: они разошлись со своим неизменным единомышленником и спутником в течение ряда лет Д.Философовым, разочаровались в Б.Савинкове, с которым вновь сблизились было в Польше, уверились в бесперспективности борьбы Добровольческой Армии... Грустный итог. Который, тем не менее, не поколебал их последовательно антибольшевицких взглядов.

В конце 1920 года Мережковский и Гиппиус переехали в Париж, где и прожили до самой своей смерти. В их квартире каждое воскресенье (вплоть до 1940 года) собиралось «общество», - Мережковские встретили в Париже немало старых знакомых, появились и новые - Ю.Терапиано, Бунины, Зайцевы, другие. Собрания стали традиционными. На них говорили «об интересном» - по выражению З.Гиппиус, для которой «интересным» были метафизические, «последние» вопросы, а не светские сплетни и фасоны платьев. (К участникам собраний даже применялся своеобразный критерий - «интересно ли им интересное?»). «Воскресенья» постепенно переросли в литературно-философский кружок «Зеленая лампа» (первое заседание состоялось 5 февраля 1927 года), благодаря которому вокруг Мережковских появилось много одаренной молодежи. «Зеленая лампа» была задумана как инкубатор идей, «род тайного общества, где все были бы между собой в заговоре в отношении важнейших вопросов» . Членами кружка обсуждались самые различные «интересные» - по определению Гиппиус - проблемы: объединение христианских церквей, судьбы и задачи русской интеллигенции, антисемитизм как социальное явление и т.д. На заседаниях часто выступал сам Мережковский. О его выступлениях Терапиано вспоминал так: «Для среднего эмигрантского уровня (который, надо помнить, был намного выше, чем культурный уровень дореволюционной России и приютивших эмигрантов стран - О.В.) Мережковский, конечно, был слишком труден и слишком тревожен. Он жил и мыслил в области отвлеченных метафизических концепций и то, что ему казалось самым насущным, самым интересным... - все эти «главные» вопросы требовали не только большого культурного и образовательного уровня, но и специального интереса к ним» .

Со временем, З.Гиппиус даже стала организатором журнала - «Новый корабль», в котором публиковались стенографические отчеты заседаний кружка. Название журнала явно вызывало ассоциации с Ноевым ковчегом, - тема грядущего религиозного спасения продолжала волновать умы. Журнал просуществовал недолго, всего около двух лет (1927-28).

В эмиграции Мережковский много писал. (Литературная активность Гиппиус была намного меньше.) Публицистика, исторические романы, эссе, киносценарии - в своем творчестве Мережковский «опредметил» своеобразную религиозно-философскую концепцию, определившую его понимание места России в истории человечества. В этом смысле большой интерес вызывает его ранняя эмигрантская работа «Царство Антихриста» с подзаголовком «Большевизм, Европа и Россия», вышедшая в Германии в 1921 году. В этой работе Мережковский показал связанность судеб России и Европы: «Между нынешней Россией, большевистскою, и Россией будущей, освобожденною, Европа, хочет того или не хочет, будет вдвинута» . В противном случае, предостерегал Мережковский, «душевная болезнь» большевизма захлестнет и западный мир, посеет и в Европе «равенство в рабстве, в смерти, в безличности, в Аракчеевской казарме, в пчелином улье, в муравейнике или в братской могиле» , ведь «русский пожар - не только русский, но и всемирный» . Эту убежденность во всемирном значении свержения большевиков Мережковский высказывал до самой своей смерти. Интересно, что в этой работе появилось предвидение «третьей России» и «третьей Европы». (И Мережковский, и Гиппиус были склонны к мистическому почитанию числа три - отсюда «Тайны Трех», учение о трех Заветах, концепция «тройственности бытия» и т.д.) По сути, все было несложно, - еще одна «триада» в историософии Мережковского: первой Россией он называл Россию царскую, «рабскую», второй - Россию большевистскую, «хамскую», третьей, естественно, должна была стать Россия свободная, «народная». Соответственно, «третьей» будет и та Европа, которая переживет не только политические и социальные, но - прежде всего - религиозные изменения. Пережив три русские революции, Мережковский не перестал мечтать о подлинной революции духа, - революции всемирной, которая победит «буржуйно-большевистскую реакцию» , объединит всех христиан в религии «Третьего Завета», утвердит истинную свободу, равенство, братство. Результатом такой революции станет общая судьба Запада и России, причем Россия ближе к грядущему воскресению и спасению, чем благополучные европейские народы, - она страдает, она несет крест, она поставлена самой жизнью в те условия, выходом из которых может быть лишь полное преображение.

Революционные потрясения России заставили Мережковского ещесильнее уверовать во всемирное предназначение России, в осуществимость «русской идеи». Именно Россия, по его мнению, должна была начать «спасение» других народов, всего человечества. «Мы потеряли все, кроме нашей всемирности» , - написал он в записной книжке. Подобные взгляды на роль России сохранялись у Мережковского всю жизнь.

Приехав в Париж, Мережковские стали сотрудничать в «Современных Записках», но большой близости с редакцией у них не возникло. Потом они стали публиковать небольшие статьи в газетах «Последние новости» (П.Н.Милюкова) и «Возрождение» (П.Б.Струве). Но и здесь они не нашли единомышленников. По сути, Мережковские не вошли ни в один эмигрантский кружок, - их взгляды не находили отклика ни у правых, ни у левых. С одной стороны, они не поддерживали реставраторства («бывшее не будет вновь» , - писала Гиппиус), не скрывали своих чаяний революционного изменения мира, что отталкивало от них апологетов «белой идеи» и правых, с другой - их непримиримость к большевикам и происшедшему в России идейно развела их с левыми; с их точки зрения позиция, например, Ф.Степуна и тем более Н.Бердяева (что уж говорить о евразийцах и младороссах!) представлялась соглашательством с преступным режимом. К тому же, Мережковские не скрывали своего мнения о допустимости и желательности иностранной интервенции в Россию, что противопоставило их многим патриотам, считавшим, что русские вопросы должны решаться русскими людьми, любое же иностранное вмешательство поставит Россию в экономическую и политическую зависимость, подорвет ее могущество, сделает ее полуколониальной страной. Многие, возможно, - большинство эмиграции не согласны были заплатить такую цену за осуществление своих надежд. Мережковские же не считали такую плату чрезмерной. Правда, надежды на то, что реальная Россия вернется в их жизнь были все слабее и слабее. У Гиппиус есть немало горьких ностальгических строк о родине и о своей эмигрантской участи, но, может быть, одни из самых выразительных эти, в стихотворении «Отъезд»:

До самой смерти... Кто бы мог подумать?

(Санки у подъезда. Вечер. Снег.)

Никто не знал. Но надо было думать,

Что это - совсем? Навсегда? Навек?

Духовное одиночество Мережковских стало окончательным после выступления Дмитрия Сергеевича в 1941 году по радио. Именно это выступление стало поводом для обвинений Мережковских в сотрудничестве с фашистами. Видимо, дело обстояло не так однозначно.

С одной стороны, Мережковские внимательно следили за различными политическими движениями, возникавшими в Европе. Разумеется, фашизм не мог не привлечь их внимания (как уже говорилось, многие представители русской эмиграции поддались обаянию фашистской фразеологии в 30-х годах). Мережковские чаяли найти, увидеть в политических баталиях тех дней сильную личность, способную на борьбу с большевизмом. (Они всегда считали именно личность главной движущей силой истории.) Отсюда - контакты сначала с Пилсудским, затем - с Муссолини. В своих работах того времени (например, киносценариях «Данте», «Борис Годунов») Мережковский тоже писал о необходимости появления выдающейся личности в «смутное время», о противостоянии личности и истории. На этом фоне вполне логичным было обращение взора Мережковского и на Гитлера как нового потенциального соперника советского режима. Он был готов сотрудничать с любым, кто мог реально противостоять большевикам. Правда, взгляды Гиппиус и Мережковского здесь, может быть, впервые разошлись. Если для Гиппиус Гитлер всегда был «идиотом с мышь под носом» (об этом вспоминали многие, хорошо ее знавшие - Л.Энгельгардт, Н.Берберова), то Мережковский считал его удачным «орудием» в борьбе против большевизма, против «Царства Антихриста», по выражению Мережковского. Именно так надо объяснять тот факт, что Мережковский встал перед микрофоном в радиостудии и произнес незадолго до своей смерти, летом 1941 года скандально известную речь, в которой говорил о «подвиге, взятом на себя Германией в Святом Крестовом походе против большевизма» . Гиппиус, узнав об этом радиовыступлении, была не только расстроена, но даже напугана, - первой ее реакцией стали слова: «это конец». Она не ошиблась, - отношение к ним со стороны эмиграции резко изменилось в худшую сторону, их подвергли настоящему остракизму, «сотрудничества» с Гитлером (заключавшегося лишь в одной этой радиоречи) Мережковскому не простили.

Между тем, самой речи мало кто слышал или читал. Объективно, прогитлеровскими в ней были лишь процитированные выше слова, весь же остальной текст выступления был посвящен критике большевизма, заканчивалась же речь пламенными строками Гиппиус о России (совершенно несовместимыми с гитлеровскими планами славянского геноцида):

Она не погибнет - знайте!

Она не погибнет, Россия,

Они всколосятся - верьте!

Поля ее золотые!

И мы не погибнем - верьте.

Но что нам наше спасенье?

Россия спасется - знайте!

И близко ее воскресенье! .

Мережковский видел и опасности фашизма, хотя, видимо, и недооценивал их. Еще в 1930 году он написал в одной из своих книг о Европе: «В нижнем этаже - пороховой погреб фашизма; в верхнем - советская лаборатория взрывчатых веществ, а в среднем - Европа, в муках родов: мир хочет родить, а рождает войну» . По сути, Мережковский руководствовался принципом «хоть с чертом, лишь бы против большевиков». Он считал, что Гитлер может разрушить тело страны, но Сталин ежедневно разрушает ее душу, поэтому он опаснее. Шок, вызванный его выступлением по радио, был, по меньшей мере, трудно объясним: своей позиции Мережковский никогда не скрывал и был удивительно последователен в ее проведении. Дело было лишь в том, что фигура Гитлера, в отличие, скажем, от Муссолини, была абсолютно неприемлема для русской эмиграции из-за его нападения на СССР: эмиграция была поставлена в ситуацию жесткого выбора - Гитлер или Сталин. Мережковский выбрал Гитлера (уважения к которому, тем не менее, не питал ни малейшего, называл его «маляром, воняющим ножным потом»), большинство (среди которого были и Бердяев, и Деникин) выбрало Сталина, надеясь, что угроза национальной независимости изменит характер советской политики, но лишь единицы смогли, не утратив патриотизма, четко разделить национальные задачи сохранения России и опасность усиления идеологического и политического влияния большевизма в случае победы СССР (к их числу принадлежали, например, Федотов и, отчасти, - Ильин).

Гиппиус, как уже говорилось выше, не поддержала Мережковского в его надеждах, что под ударами германского оружия рухнут «стены этой проклятой Бастилии» - СССР. Но, строго говоря, именно ее позиция в данном вопросе не была последовательной. Еще во времена гражданской войны, она приветствовала любую интервенцию в Россию, если ее целью (даже побочной) было свержение ненавистных большевиков. Очень характерно в этом смысле ее стихотворение «Родине», написанное в 1918 году:

Повелишь умереть - умрем.

Жить прикажешь - спорить не станем.

Как один, за тебя пойдем,

За тебя на тебя восстанем .

....

Будь, что будет. Нейти назад:

Покорились мы Божьей власти.

Подымайся на брата брат,

Разрывайся душа на части!

Вот Мережковский и «восстал» на Россию за Россию, - по выражению самой Гиппиус. Это «восстание» обернулось практически полной изоляцией их от эмигрантских кругов. Мережковский вскоре умер (в декабре 1941года), тогда слухи стали приписывать Гиппиус сотрудничество с фашистами. Темира Пахмусс, одна из наиболее компетентных биографов Гиппиус, знавшая ее лично, полностью опровергла эти домыслы.

Мережковский и Гиппиус не могли поддерживать Гитлераеще и по той причине, что одними из первых увидели тоталитарный характер его власти. Для людей, мечтавших об анархическом обществе, основанном на конструктивной силе любви , немыслимо оправдывать тоталитаризм. Правда, их взгляд на будущее становился все более и более пессимистическим.

3. Миф об Атлантиде

Философско-историческая концепция Мережковского и Гиппиус, оставаясь той же в главном, существенном, получила в эмиграции свое развитие лишь в деталях. Излагал общие двоим взгляды чаще всего Мережковский. Целый ряд исторических исследований - романов, эссе, вышедших из-под его пера в Париже - «Тайна Трех: Египет и Вавилон» (1925), «Рождение богов. Тутанхамон на Крите» (1925), «Мессия» (1928), «Наполеон» (1929), «Атлантида-Европа» (1930), «Паскаль» (1931) «Иисус Неизвестный» (1932), «Павел и Августин»(1936), «Святой Франциск Ассизский»(1938),«Жанна д’Арк и ТретьеЦарство Духа» (1938), «Данте» (1939), «Кальвин» (1941), «Лютер» (1941) и другие, дают достаточно полное представление о взглядах Мережковского на историю. Как правило, эти взгляды автор стремился выразить упрощенными (а потому - спорными) и достаточно статичными схемами, подтверждавшими, по его мнению, концепцию «Третьего Завета» конкретным историческим «материалом». Главные схемы остались те же - двойственность бытия («две бездны», тезис и антитезис) и грядущий синтез, который возможен лишь в результате божественного вмешательства. Бердяев достаточно критично оценивал философию истории Мережковского: «Мысль Мережковского не сложна и не богата... Блестящий литературный талант Мережковского, его дар художественных схематичных конструкций... скрывают бедность и монотонность мысли...» (Правда, и сам Бердяев был «певцом одной темы». А некоторые исследователи творчества Мережковского даже ставят «однотемность» ему в заслугу, вспоминая известное определение гениальности И.Ньютономкак «терпения мысли» . Интересно, что Гиппиус тоже писала о себе, значит, и о Мережковском, - настолько они были неразделимы: «я на единой мысли сужен» .) Бердяев продолжал: «Бессилие внутренне разрешить религиозные проблемы, творчески раскрыть новое, небывшее, пророческое приводит Мережковского к вечному ожиданию откровения духа, откровения трансцендентного, а не имманентного, к перенесению центра тяжести вовне» . Действительно, Мережковский ощущал грядущее пришествие Христа как центральный момент в судьбе мира, но он ждал и революции внутри каждого. В пассивности его упрекнуть трудно.

Нина Берберова, хорошо знавшая Мережковских, находившаяся в многолетней переписке с Гиппиус, тоже достаточно критично оценила эмигрантские труды Дмитрия Сергеевича. В ее воспоминаниях о Мережковском: «Из его писаний за время эмиграции все умерло - от «Царства Антихриста» до «Паскаля» (и «Лютера», который, кажется, еще и не издан). Живо только то, что написано им было до 1920 года...» Жестокое суждение, которое правдиво и ложно одновременно. С одной стороны, - Берберова права, Мережковский лишь иллюстрировал свои собственные ранние мысли. С другой стороны, - в эмиграции тема России в творчестве Мережковского зазвучала в несколько иной тональности. Опыт пережитого не мог не оставить своих следов в его работах. К тому же, разработку «русской темы» и он, и Гиппиус считали своим долгом, именно так они понимали задачу русской эмиграции: «мы, русская диаспора, - писал Мережковский, - воплощенная критика России, как бы от нее отошедшая мысль и совесть, суд над нею, настоящей, и пророчество о ней, будущей. Да, мы - это или - ничто» . Вторила мужу и Гиппиус, неоднократно высказывавшая мысль об особой миссии эмиграции, о ее культурном «посланничестве» на Запад. В одном из своих писем Н.Берберовой она написала: «...главное вот это: «не изгнаны, а посланы» . Кстати, и сама Берберова упоминает о доминировании темы России в жизни Мережковского, описывая сцену типичного разговора: «...Чаще вся речь была окрашена одним цветом:

Зина, что тебе дороже: Россия без свободы или свобода без России?

Она думала минуту.

Свобода без России, -отвечала она, - и потому я здесь, а не там.

Я тоже здесь, а не там, потому что Россия без свободы для меня невозможна. Но... - и он задумывался, ни на кого не глядя, - на что мне, собственно, нужна свобода, если нет России? Что мне без России делать с этой свободой?» .

Разумеется, обладая такими взглядами, Мережковские постоянно возвращались к русской теме в своем творчестве. Подчас это возвращение не было прямым. Например, исследования Древнего Ближнего Востока Мережковским внешне не имели ничего общего с русской проблематикой. Но на самом деле, эти исследования стали еще одним кирпичиком в концептуальной «кладке» мыслителя. Он искренне верил, что христианство существовало на Востоке до Христа. Когда читатель следит за рукой прекрасной Дио, возлюбленной фараона Ахнатона, которая, выполняя волю автора романа, записывает учение египетского властителя о едином невидимом боге, очевидным становится, что Мережковский пытался всем своим «древнеегипетским» произведением показать не только «предчувствие Христа», но и пред-знание его троичной природы, - недаром Дио старательно выводит, что «три естества в Боге:... Отец, Сын и Мать» . (Мережковским, как почти всем символистам, был свойственен культ космической женственности, они не раз говорили о женской природе Святого Духа). То же - и в других романах о Древнем Востоке. Для Мережковского это было знаком того, что «все концы и начала Востока... тянутся к Западу. Дух Востока мог бы сказать, как Енох: «я был восхищен в сильном вихре и унесен на Запад» . Видимо, интерес к Востоку был вызван отчасти и воздействием евразийства с его теорией восточной, азиатской природы России. Мережковскому, критически относившемуся к евразийству, важно было показать, что противопоставление Востока и Запада имеет свои границы, оно не абсолютно и снимается христианством. Поэтому бессмысленно «поворачивать» Россию к Востоку, - христианство вобрало в себя немало восточных элементов. Задача состоит в том, чтобы возродить религиозные основы русской жизни: «Да будет один царь на земле и на небе - Иисус Христос» - это вся Россия когда-нибудь скажет - и сделает. Господь не покинет России. Только бы с Ним, только бы с Ним - и такая будет революция, какой мир не видал!» - об этом Мережковский мечтал всю жизнь. Высшая миссия России, по его мнению, - «правда Христа».

Зинаида Гиппиус объясняла особое положение России трагичностью ее истории. Источником же бед, обрушившихся на ее страну, была, с ее точки зрения, «непривычка» к свободе. Россия только начала учиться свободе, как «всякую школу захлопнули»: «Русский человек не достоин, конечно, тех глубин физического и духовного рабства, в которые сейчас Россия спущена; но что он в свое время свободе не научился, недоучился, и даже здесь, в Европе, пока что до ее настоящего понимания не дошел, - на это незачем закрывать глаза... Русский человек... еще не понимает, что атмосфера свободы дается лишь тому.., кто сам свою свободу, - свою собственную, - умеет ограничивать; и сам за это, и за себя, отвечает» . Как ни горько это сознавать, современная российская история лишь подтвердила мысль Гиппиус.

«Секрет Запада» тоже занимал Мережковского. Он искал его отгадку в тайне Атлантиды. Опять-таки, рассуждения об Атлантиде можно воспринимать как простую иллюстрацию к тому пониманию истории как цепи катастроф, которое сложилось у Мережковского еще в России. Но можно рассматривать эти исследования как своеобразное пророчество будущего Европы через аналогию с прошлым. По сути, Мережковский показал, что история человечества - это переход от одной Атлантиды к другой, это путь гибели цивилизаций, постоянная угроза конца, которая уже сбылась для Атлантиды и сбудется еще для современной Европы.

Мережковский опирался в своих исследованиях на мифы, прежде всего, - на платоновский миф. Опираясь лишь на интуицию и отзвуки мифа в различных культурах, он смог предвидеть некоторые выводы, к которым пришли современные историки. Это поразительно, конечно, но смысл исканий Мережковского был в другом: для него гибель Атлантиды была первым пережитым человечеством локальным апокалипсисом.

История представала в последних работах мыслителя как череда всемирно-исторических циклов-«эонов», каждый из которых заканчивался крушением. Но гибель предшествующего никогда не была полной, окончательной, «первое человечество - семя второго, Атлантида - семя Европы» , то есть отголоски былого всегда жили в новом человечестве в виде мифов. Так и Атлантида дала Европе «учителей учителей», став корнями греческой культуры.

Образ Атлантиды был нужен Мережковскому для того, чтобы показать неустойчивость и близость к катастрофе западного мира: «кажется, никогда еще так близко не заглядывало в лицо будущему бывшее» ,«Атлантида была - Апокалипсис будет» . Но второе человечество, выросшее из семени первого, породит, по мысли Мережковского, человечество третье (без предвидения завершающей третьей ступени - синтезаМережковский не был бы Мережковским): «Чтобы это понять, надо увидеть три человечества: первое - Атлантиду - крещенное водою потопа; второе - Историю - крестящееся Кровью Голгофы; третье - Апокалипсис, которое будет крещено Духом, Огнем» . Получается, что предвидение Мережковского отодвигается за рамки истории и относится уже к постистории, к «новому небу и новой земле, где обитает правда», к вечности. Но, с другой стороны, это не ортодоксальная церковная точка зрения, так как Мережковский писал о «третьем человечестве», но отнюдь не о чаемом всеми христианами воскресении всех умерших. Третье человечество у Мережковского - реальная человеческая общность, которая придет на смену второму (наша история для них будет лишь мифом, как для нас - история Атлантиды). Поэтому логичнее было бы предположить, что разговоры о «конце истории» носили у Мережковского в данном случае характер художественного преувеличения: закончится наша история, но человечество еще будет существовать. Подлинная эсхатология как бы отодвигалась Мережковским за границы «третьей истории».

Какая же катастрофа ждет человечество? Что приведет к гибели нашей цивилизации? Мережковский писал о войне. Он чувствовал ее приближение, не верил эйфории миротворцев, называл время, когда жил, «щелью между двумя жерновами», временем между двумя войнами. Причем Россия, считал мыслитель, - мост между этими двумя войнами, потому что именно в ней не затихли еще отзвуки первой мировой войны, но уже готовится война вторая.

Не раз, начиная с 1923 года писал он о грядущей второй мировой войне, а в «Атлантиде-Европе» у него прозвучал даже такой горький вывод: «Только сейчас, после первой мировой войны и накануне второй, мы начинаем понимать, что возможная цель бесконечного прогресса - бесконечная война - самоистребление человечества» .Панацеи от этого нет. Мир уже был спасен один раз пришествием Христа. Только христианство может отодвинуть катастрофу и на этот раз. Правда, Мережковский (как и Гиппиус) не надеялись на реальную историческую церковь: «В первый раз, накануне первой мировой войны, ждал голоса Церкви мир... Церковь тогда промолчала. Мир ждет и сейчас, может быть, накануне второй мировой войны, того же голоса, и Церковь снова молчит» . И вновь их мечты о «новом христианстве», о религиозной революции, о пришествии Иисуса Неизвестного, о возрождении России, которое одновременно есть и спасение Европы... Постоянность схем Мережковского и удивляет, и утомляет: беря за исходный пункт самый различный исторический материал он делал всегда похожие выводы, что невольно наводит на мысль о первоначальной заданности именно таких выводов, о «финализме» в его исследованиях, - начало еще не написано, но финал уже предрешен.

На примере «Атлантиды-Европы» видно, что все исторические произведения Мережковского - это размышления не столько о прошлом, сколько о будущем. Он сам прекрасно понимал это: «...в прошлом я ищу будущее» . Разумеется, в нем нельзя видеть пророка (хотя сам он претендовал именно на эту роль). Не был он и духовным лидером русской эмиграции. Но его концепция религиозного анархизма и мистической революции была характерным симптомом времени, - симптомом «русской революционной болезни», которая присутствовала в символистской культуре Серебряного века, и знаком кризиса православия в дореволюционной России. В эмиграции же Мережковский стал одним из немногих, кто попытался адаптировать дореволюционные теории «нового религиозного сознания» к новым социальным условиям, напрямую продолжая линию русской философии начала века. Эта адаптация не всегда была убедительной в своих исторических выводах и прогнозах, Мережковский не смог оживить свои мертвые схемы и конструкции. Его анархическая утопия свободы, любви и красоты не осуществилась и никогда не осуществится. У него практически не было последователей. Тем не менее, без фигуры Мережковского картина философско-исторической мысли русского зарубежья стала бы неполной.

К 150-летию со дня рождения Д.С. Мережковского

«Он ощущал себя предтечей грядущего
Царства Духа и его главным идеологом».

Ю. Терапиано

Я решил написать эту статью, поскольку о творчестве Д.С. Мережковского в эмиграции у нас в России почти ничего неизвестно. Говорят о дружеском кружке в их парижской квартире, о «Зелёной лампе», но никто не говорит о том, что именно в кругу Мережковских сложилась та культура русской эмиграции, которая важна нам до сих пор.

Именно в эмиграции: а особенно со второй половины 20-х годов и до своей смерти в 1941 году Д.С Мережковский по-настоящему понял и смог выразить суть своего призвания: поиск и по возможности обретение Третьего Завета, то есть Завета Святого Духа, который, по его представлениям, должен был дополнить и завершить то Откровение, которое было дано в Св. Писании.

Эта статья - путеводитель по творчеству Мережковского зарубежного периода, но не так, как бы его понимали биографы: а в смысле истории проблематики.

1920-е - 30-е годы - это смутное время, в воздухе которого уже виднелись приметы наступающей новой войны. Д.М. в то время считал, что нужно вернуть европейской цивилизации некоторые ценности, утраченные после атлантического потопа: «Прометей - на восток, Атлас - на Западе. Оба - "страдальцы": tlao - корень имени Atlas - значит "терплю", "страдаю", - может быть, и все мистерии корень: тайна страдания - уже не олимпийская, а титаническая тайна Атласа и Атлантиды - Атлантики» (гл. VI из книги «Тайна Запада. Атлантида - Европа»). Рассуждая о современной ему политической ситуации конца 1920-х - начала 30-х годов, Д.М. не мог не видеть, что она катастрофична. Раздумья о гибели Атлантиды здесь не случайны.

Общественно-политическая деятельность Д.С. и З.Н. Мережковских в конце 20-х, а тем более 30-х и начале 40-х годов - эта тема практически не изучена не только в России, но и за рубежом. Нам известно всего только несколько рецензий и отдельных статей Ю. Терапиано, Т. Пахмусc и некоторых других авторов. Даже в вышедшей недавно книге Ю. Зобнина о Д.М. в серии ЖЗЛ этой теме уделено незначительное место; к тому же сам автор далеко не силён в эзотерическом мышлении, свойственном культуре «Cеребряного века».

Революцию Мережковские настолько не приняли, что даже потом, через 10 - 20 лет удивлялись, как она могла произойти, хотя вроде бы сам Д.С. совершенно отчётливо и ясно предсказывал её в своей знаменитой статье «Грядущий хам». Вяч. Иванов, будучи, может быть, более тонким мыслителем, принял на себя нравственную ответственность за происшедшие события: «Да, сей костёр мы поджигали…». Но Д.М. революция и всё последовавшее за ней казалось абсолютным провалом, какой-то космической «чёрной дырой». Он даже «не хотел смотреть в ту сторону».

Многие авторы, в том числе и белогвардейские эмигранты, обратились к публицистическим выступлениям, в которых обличали советский строй, Ленина, Сталина и других большевиков. Среди них И. Бунин, П. Краснов, И. Шмелёв, Б. Зайцев… Но среди них нет Мережковского. Мы помним язвительное стихотворение З. Гиппиус-Мережковской, посвящённое Октябрьской революции:

«Как ясен знак проклятий / Над этими безумными,

Но только в час расплаты/ Не будем слишком шумными.

Не надо к мести зовов / И криков ликования.

Верёвку уготовав, / Повесим их в молчании».

Не удалось. Мережковские сразу ушли в какую-то особую, не только внешнюю, но и внутреннюю эмиграцию. Им удалось в Париже создать своеобразный центр русской культуры, которая была как бы «не в изгнании, а в послании». О смысле этой фразы поговорим ниже.

Это странно, удивительно, даже труднопредставимо. Но первое, чем стал заниматься Д.М. заграницей, в отличие от всех своих единомышленников - это историей исчезнувших цивилизаций - Древнего Египта и даже Атлантиды. Парадокс? Нет, для него историческая параллель была ясна: утонула в результате мирового катаклизма Атлантида, так же утонула в 1917 году Атлантида - Россия и так же утонет Атлантида - Европа. Этому посвящена главная книга Д.М. 20-х годов: «Тайна Запада: Атлантида - Европа» (1929 г.).

Книга открывается так называемым «бесполезным предисловием», в котором автор пишет: «После вчерашней войны и, может быть, накануне завтрашней, говорить в сегодняшней Европе о войне, всё равно, что о верёвке в доме повешенного: это "неприлично", а уж если быть неприличным, то без предисловий.

Делаю же я это только потому, что мне терять уже нечего. Всё потерял писатель, нарушивший неумолимый закон: будь похож на читателей или не будь совсем. Я готов не быть сейчас, с надеждой быть потом».

Это «потом» настало. Наивно думать, что Д.М. оказался пророком, предугадавшим дальнейшие судьбы России и Европы. Новую мировую войну предчувствовали многие. Об этом ясно говорили Э. Юнгер, О. Шпенглер и некоторые другие. Но дело в том, что в то время - и это делает их близкими к нам- тоже существовали лукавые и двусмысленные термины, например, «стабилизация». Вот что пишет об этом Д.М.

« Все говорят о мире, потому что боятся и ждут войны» - сказал недавно человек, кажется, лучше всех знающий действительное положение Европы, Муссолини.

«"Хочешь мира, готовься к войне"»; хочешь войны, говори о мире» . (Цитаты из книги Мережковского «Тайны Запада…» мы приводим по главам. VIII - Г.М.)

В исследовании проблемы Атлантиды, рухнувшей как бы в результате своей внутренней неполноценности и греховности, Д.М. видит предпосылки грядущей Второй мировой войны: «Тайна второй и, должно быть, последней всемирной войны и есть тайна Запада - Атлантиды- Европы» (гл. ХХVIII). Причём, эту мысль Д.М. подтверждает и своим пониманием русской культуры и философии: «Вся русская литература, душа России, есть эсхатология - религия Конца» (гл. ХХХ) .

Понимание Мережковскими Октябрьского переворота как своего рода гибели Атлантиды (то есть прежней русской цивилизации и культуры) привело их к неотвратимой мысли о том, что и вся европейская цивилизация, которая следует тем же путём, должна погибнуть. Спасением может быть только возвращение к христианству. Свои прежние языческие увлечения Д.М. полностью зачеркнул. Вот одно из свидетельств этого: «Если вторая всемирная война (напомним, что это написано в 1929 году - Г.М.), будет самоистреблением человечества, то этого потребует он же, «бесконечный прогресс», самый кровавый из всех молохов» (гл. ХХХ).

Д.М. глубоко убеждён, что христианство - это центр мировых религиозных и философских учений. Мы бы сказали - то же самое говорил задолго до Д.М. Рудольф Штейнер. Хорошо известно, что сам Д.М. был хорошо знаком с Рудольфом Штейнером, но, может быть, усвоив некоторые моменты его вероучения, не решался в этом признаться. Он несколько раз в различных сочинениях упоминает о теософии Е.П. Блаватской, но неизменно с оттенком пренебрежения или даже неприязни, потому что он убеждён, что он сам лучше понимает эту проблему. Я склоняюсь к мысли, что Елена Петровна смотрела на эти вещи гораздо глубже, но оставим этот вопрос для обсуждения романтикам.

Могло ли быть христианство до Христа? Для Рудольфа Штейнера очевидно, что не только могло, но и должно было быть. Об этом написана его книга « Христианство как мистический факт и мистерии древности».

Для Д.М. эта мысль также очевидна, хотя он очень и очень соперничал с ним и отчасти даже ему завидовал.

Через несколько лет после войны и смерти Мережковских были открыты Кумранские рукописи и свитки Мёртвого моря. Найденные рукописи и особенно их расшифровка как бы подтверждают мысли Штейнера - Мережковского о том, что Христос был всегда, потому что мысль о мессии - спасителе постоянно бытовала в еврейском народе, о чём ясно говорили древнееврейские пророки, особенно Исайя и Иезекеиль.

Для Д.М., также как и для Р. Штейнера, важно нечто другое: ЛИЧНОЕ присутствие Христа в истории как человека, почти что телесно близкого нам. Этому и посвящена книга «Иисус неизвестный».

Теперь мы обратимся к теме, что важнее - миф или история. Как известно из документов, о чём отчасти было сказано выше, на протяжении приблизительно двухсот лет образ Спасителя еврейского народа - Христа - Мессии мелькал в религиозном воображении еврейского народа. И вот он как бы воплотился. Миф или история?

«Миф - полёт, диалектика - лестница; рушится лестница, крылья мифа возносят на высоты нерушимое. (…) Слушая спор, диалектику, споришь и сам; слушая миф, молчишь и вспоминаешь райские песни Ангела, петые всякой душе до рождения. (…) Что такое миф? Небылица, ложь, сказка для взрослых? Нет, одежда мистерии» (гл. II-IV).

Вот в чём суть: из книги «Иисус неизвестный» ч. 1-ая, гл. ХVII.

«Иисус - дохристианский, ханоано-эфраимский бог солнца, Joschua (древс); он же Иисус Навин, или патриарх Иосиф, или Озирис, или Аттис, или Язон; Он же - индийский бог Агни - Agnus Dei или, наконец, только "распятый призрак"».

Мережковский задаётся вопросом, полностью ли вочеловечился бог в Христе: «это значит, вопрос, был ли Иисус,- при малейшем углублении, сводится к другому вопросу: мог ли не быть Иисус» (гл. ХVIII). Мережковский считает, что не может, а я считаю, что может. Иисус Христос - всего лишь реплика в языке мировой религиозной культуры. В гл. ХХХV Д.М. говорит, что миф об Иисусе Христе не совсем предсказан в Ветхом Завете. Это совершенно верно.

Обратим внимание на такой факт. «Второй, освобождённый от креста Иисуса, Варавва, Bar-abba,- "Cын Отца" (так в древнейших подлиннейших рукописях)» (гл. ХIХ).

Мережковский пишет, что Христос был послан в мир, поскольку он «сошёл с ума» Марк 3.21, и это отчётливо согласуется с общим пониманием миссии русской эмиграции: «Как Ты послал Меня в мир, так и Я послал их в мир…» (гл. ХV).

Вот что пишет Д.М. о пришествии Христа: «Но медленно восходит и для Него, как солнце из-за тучи, вселенская Церковь, Еcclesia, из-за иудейской церковной общины qahal (по-русски кагал - Г.М.)» (гл.ХIII).

«Крайняя степень нечеловеческой единственности - невыносимости, невозможности для человеческого слуха (Бетховен оглох, чтобы услышать, может быть, нечто подобное) достигается … в молитве последней земной речи Господа Иоанн 17: "«Как Ты послал Меня в мир, так и Я послал их в мир…» (гл. ХV).

«И новым светом, ещё сильнейшим, озаряется главное прошение молитвы Господней - о Царстве: первое царство - Отца, второе - Сына, третье - Духа Матери» (гл. V - ХIII). Рассуждения Д.М. о том, где и когда родился Иисус Христос, едва ли интересны сегодняшним исследователям Св. Писания. Но всё-таки нужно отметить некоторые важные черты. Д.М. постоянно ссылается на ряд апокрифических текстов. Например, в то время уже известное «Евангелие от евреев». Там по дискуссионному до настоящего времени поводу непорочного зачатия Девы Марии написано так: «Иосиф же (Иосиф Обручник - официальный муж Св. Девы Марии - Г.М.), слыша слова Твои, изумился. И тотчас же пошли мы и, войдя в дом, нашли Духа, привязанного к ножке кровати » (гл. ХХIV).

Раздел III «Назаретские будни»

1. «Иисус не был христианином; Он был Иудеем», - говорит великий историк, бывший христианин. "Иисус был Иудеем и оставался Иудеем до последнего вздоха",- говорит маленький историк, настоящий иудей. Это, конечно, парадокс. Если нет связи между Христом и христианством, откуда же оно взялось и куда его девать во всемирной истории?»

3 глава. «Христос не христианин - неимоверная истина».

«Знал ли Отец, на что идёт Сын? Бог "всеведущ", - не значит ли, что Бог всё может, но не всё хочет знать, чтобы не нарушить свободы человеческой, потому что только свобода есть мера любви божественной». Д.М. с точки зрения ортодоксального православия впадает в глубочайшую ересь: он полагает, что единство всемогущего Бога распадается на две части: будто бы Бог что-то «может» и что-то «хочет».

XXV «"Иисус есть Христос - Мессия",- этого Иоанн не говорит нигде у синоптиков. "Идёт за мною Сильнейший меня",- вовсе ещё не значит, то идущий за ним Христос (напомню, что Христос означает мессия, искупитель,- Г.М.) есть Иисус» (гл. 5 Иоанн Креститель).

Иоанн Креститель, двоюродный брат Иисуса Христа не узнал в своём брате не только Богочеловека, но даже и посланца высших сил наподобие пророка Израильского. Неужели на него нашло какое-то ослепление, что он не увидел в брате своём Богочеловека? И вынужден был его «крестить», то есть окунуться в воды Иордана. Мы знаем, что после этого на него снизошёл Св. Дух в виде голубя (или голубки colomba, поскольку слово Дух ruah по-еврейски женского рода,- Г.М.). Это - проблема пола - при понимании сущности Св. Троицы - для Мережковского одна из центральных в его переосмыслении христианского вероучения.

3 (глава 6 Рыба-Голубь) III

«Имя самого Иордана занесено в Палестину с о. Крит, где племя Кидонов, как мы узнаём из Гомера, - "обитало у светлых порогов Ярдана". Об этом и написан его роман «Тутанкамон на Крите».

Это первый дар Крита Св. Земле…».

Мережковский неоднократно подчёркивает, что палестинская цивилизация не имела исконного еврейского происхождения, а была порождением некоего эзотерического симбиоза между Древним Египтом и Древним Кипром. Его романы исследования середины ХХ годов «Тутанкамон на Крите» и «Мессия» призваны популяризировать эту мысль. В художественном отношении это даже не романы, а публицистические выступления. После этого Д.М. никогда не писал художественных произведений. Все его книги и журнальные публикации направлены к одной цели: понять, как христианство должно быть осознано в настоящее время. Он полностью отбросил увлечения своей молодости (конец 1890-х годов), когда он считал, что Христа можно дополнить Антихристом. Мережковский конца 1920-х - 30-х гг. не сомневается, что христианство - это высшая истина. Он старается доказать это, как и Рудольф Штейнер, что христианство, также как и Христос, было всегда (догмат о Св. Троице, согласно которому Богородица, Приснодева Мария, мать Христова, была одновременно дочерью Христа).

Том 2 (гл. 1 Кана Галилейская) V

«Смешивать Христа с Дионисом - грубое кощунство и невежество. Но если, по глубокому слову Августина, "то, что мы называем христианством, было всегда, от начала мира, до явления Христа во плоти", то в Дионисовых таинствах достигнуто, может быть, высшае, и ко Христу ближайшая точка в дохристианском человечестве».

Мережковский, ссылаясь на бл. Августина, и не первый раз подчёркивает, что Христос является центром мировой истории. Он много раз ссылается на апокрифические тексты, в основном гностического, а отчасти еврейского происхождения, но крайне редко цитирует Талмуд. Исследования найденных уже после Второй мировой войны Кумранских свитков довольно ясно показали адекватность Рождества Христова с общей цепью мировых событий и с символикой еврейской нумерологии. Мережковскому в довоенное время точные даты едва ли были известны, но по апокрифическим текстам Христос должен был родиться в 5500 году от «сотворения мира», поскольку это половина цикла в 11000 лет. И последняя четверть священного иудейского цикла в 22000 лет, что соответствует 22 двум букам еврейского алфавита, который воплощает в себе священные символы тайного Завета (Ныне издающийся в еврейской среде США журнал так и называется «22» -Г.М.).

Глава 9 (Суд Пилата) V

«Нянчатся римляне с иудеями так, то этом трудно поверить: римских граждан казнят, по закону, за оскорбление той самой веры иудейской, которую читают просвещённые римляне «Иудейским суеверием», judaika supertitio. А иудеи, чем больше с ними нянчатся, тем хуже наглеют. Римских наместников доводят до такого отчаяния, что те сослепа бьют по ком и по чём попало. Кажется, нечто подобное произошло и с Пилатом. (…) С каждым днём всё яснее предчувствовал он, что не сносить ему головы, не уцелеть между двумя огнями - римским баловством и "жидовскою наглостью". (…) Править ими всё равно, что гнездом ехидн. То же, что впоследствии будут чувствовать такие просвещённые и милосердные люди Рима, как Тит Веспасиан и Траян, - желание истребить всё иудейское племя, разорить дотла гнездо ехидн, разрушить Иерусалим так, чтобы не осталось в нём камня на камне, плугом пройти по тому месту и солью посыпать ту землю, где он стоял, чтобы на ней ничего не росло, - это, може быть, уже чувствовал Пилат».

Мережковский, когда пропагандирует свою веру Третьего завета, даже сам не замечает, какие необычайные истины он открывает для нас, людей совершенно иных поколений.

С его точки зрения, по крайней мере, в 1930-х годах, важно было обновить христианство, придать ему статус Нового религиозного сознания, но он никогда не сомневался в том, что христианство - центр всемирной истории. А мы в этом усомнимся.

Глава ХIХ

«В нашем каноническом чтении Βαραββάς, - имя, а в древнейших и лучших кодексах Матфея и, может быть, Марка,- только прозвище, что означает по-арамейски: "Сын Отца" - "Сын Божий",- одно из прозвищ Мессии; полное же имя: Иисус Варавва, Ιετους Βαραββάς. Так в кодексах Матфея, читал Ориген и глазам своим не верил (…), что это страшное и отвратительное созвучие имён, как бы дьявольская игра слов: "Иисус Варавва - Сын Отца" (…). Иисус и Варавва. Страшный тёзка Сына Божия - сын дьявола. Выбор между ними сделает весь Израиль - всё человечество,- мы знаем, какой».

Мне кажется, что Д.М. что-то не уловил и в истолковании Св. Писания, и в некоторых своих прогнозах относительно дальнейшей судьбы России. Я не принадлежу к числу тех исследователей, которые говорят о том, что как бы было. Я хочу судить прямо по существу вопроса. Начнём с простого. Если Варавва и есть Сын Божий, то, может быть, отпустив Варавву и казнив Иисуса Христа, Понтий Пилат и еврейский синедрион как раз и помиловали Сына Божия, а лжеучителя Иисуса Христа казнили? Поставим вопросительный знак.

«Пилат сказал Ему: что есть истина? И, сказав это, опять вышел к Иудеям и сказал им: я никакой вины не нахожу в Нём.

Есть же у вас обычай, чтобы я одного отпускал вам на Пасху; хотите ли, отпущу вам Царя Иудейского?

Тогда опять закричали все, говоря: не Его, но Варавву. Варавва же был разбойник». (Иоан. 18:38 - 40)

Мережковский «Тайна Запада: Атлантида -Европа» (М. Эксмо, 2007)

Мне кажется, что слова Юрия Терапиано о Мережковском - эпиграф к этому тексту - наиболее точно отражают суть и смысл его деятельности: «Он ощущал себя предтечей грядущего Царства Духа и его главным идеологом». Постоянной мыслью на протяжении всего творчества Д.М. была мысль о том, что после царства Бога Отца и Бога Сына должно наступить царство Святого Духа. Сама по себе эта мысль не новая, она (и это сам Д.М. не скрывал) восходит к учению св. Иоахима Флорского. Но для Д.М. это учение преобразилось в некое апокалиптическое представление об общем смысле жизни, особенно в тяжелейший период между началом Первой Мировой войны и началом Второй. Он всегда предупреждал, что между Первой и Второй мировой войнами существовало только условное различие: «После вчерашней войны и может быть, накануне завтрашней, говорить в сегодняшней Европе о войне, всё равно, что говорить о верёвке в доме повешенного: это "неприлично", а уж если быть неприличным, то без предисловий.

Делаю же я это только потому, что мне терять уже нечего. Всё потерял писатель, нарушивший неумолимый закон: будь похож на читателей или не будь совсем. Я готов не быть сейчас, надеждой быть потом» (с. 15-16, II).

Это «потом» настало сегодня. И сейчас так же «неприлично» - теперь принято «неполиткорректно» - говорить о конечных судьбах истории, о царстве Духа и о многом другом.

Касаясь послевоенной (Первой мировой войны) ситуации, Д.М. говорит: «Может быть, укрепляя внешний порядок и не думая о внутреннем, мы укрепляем стенки снаряда, начинённого порохом: чем крепче стенки, тем сильнее будет взрыв» (VII с. 18).

Мне кажется, что эта мысль необычайно отвечает сегодняшнему времени. Обратим внимание ещё на одно размышление Д.М. «"Все говорят о мире, потому что боятся и ждут войны", - сказал недавно человек, кажется, лучше всех знающий действительное положение Европы, Муссолини. "Хочешь мира, готовься к войне"; "Хочешь войны, говори о мире"» (VIII, с. 18).

Одно из ключевых понятий в своеобразной историософии Мережековского - это понятие о личности. Оно необычайно актуально и в наше время. «Личность бесконечна только в нездешней, трансцедентной возможности, а в здешней, эмпирической действительности - ограничена, замкнута: лицо духовное, так же, как плотское, определяемой чертами, концами, пределами, есть тоже человечески-божественное явление Конца; быть бесконечным здесь, на земле, значит быть безличным» (ХХХV, с. 29).

Д.М. считает, что безличность в земной жизни - это путь к бесчеловечности. Так оно и есть. Массовые понятия безличности: демократия, коммунизм, капитализм - везде выигрыш то ли денежный навар, то ли коммунальный строй. А где же личность? Мережковский задаёт этот вопрос, но отвечает на него туманно: «Если вторая всемирная война будет самоистреблением человечества, то этого потребует он же "бесконечный прогресс", самый кровавый из всех Молохов» (ХХХVI, с. 29).

«Бесконечный прогресс» - это и есть творческая мысль сегодняшней глобо-центристской идеологии. Тогда ещё не поняли, к чему это всё ведёт, а сегодня это совершенно ясно: чем больше прогресса, тем больше глобализма, чем больше глобализма, тем ближе конец света.

Кто дал нам, земным людям, право на жизнь, на цивилизацию? Откуда у нас появилось право не только управлять Интернетом, а вообще пользоваться огнём или колесом. Дарвин говорит: вы потомки обезьян, и ползайте рядом с ними. А есть и другие мнения.

«Я смертным дал, и вот за что наказан, - говорит Прометей, и мог бы сказать Атлас; тот создатель второго человечества, этот первого; оба - человеколюбцы: страдают за то, что любят людей больше богов. Тайна страдания - тайна любви: вот огонь титанов, которым сожжён будет мир богов.

Первым человечеством страдает Атлас в Атлантиде - предыстории, со вторым Прометей - в истории» (гл. 2 , VII, с. 59).

Мережковский размышляет об Атлантиде одновременно в концепциях праистории человечества (Мы должны обязательно вспомнить книгу Валерия Брюсова "Учители учителей"; она была написана примерно в это же время, но по другую сторону границы - Г.М.) и как бы текущей судьбы современной ему истории Европы. Атлантида - это и есть современная Европа, которая должна рухнуть и быть погребённой в каком-то наступающем мировом кризисе. Ещё до революции в знаменитой статье «Грядущий хам» он предсказывал, сам содрогающийся от ужаса, что грядёт нечто страшное. И вот пришло.

Как же погибла Атлантида? Как погибнет Европа? «Корень зла не на земле, а на небе; с небес оно сошло на землю: плоть человека растлили ангелы. Странен и страшен ответ» (В кн. Еноха) (гл 4, с. 91).

Для понимания сущности происходящих событий Д.М. всегда пользуется авторитетами Св. Писания или богословов разных времён. Поэтому его мысль всегда несколько двоится. Особенно это относится к его пониманию вопроса о христианстве, каким он ему представлялся в30-х годах. Именно этот период в творчестве Д.М. Почти никем не изучен и даже не освещён. Более того, некоторые книги о религиозных реформаторах, написанные на русском языке, были опубликованы в Германии в немецких переводах в 30-х годах. В России они были частично опубликованы только в 90-е годы, а отчасти даже в постсоветский период.

В конце 1920-х и на всём протяжении 30-х годов Д.М. мучительно думал о том, состоялось ли христианство как центр мировой веры. Действительно ли Иисус (как личный человек, еврей) был ХРИСТОМ, то есть спасителем, мессией, благословением всего человечества? Кто такой Иисус, откуда он появился, до какой степени достоверны все Евангелия и писания апостолов? Вот основные темы размышлений Д.М. в это время.

Теперь более подробно.

Одна из последних книг Д.М. « Лица святых от Иисуса к нам» вообще появилась в целостном виде только в 2000 году. До этого она была напечатана отдельными статьями в конце 30-х - начале 40-х годов, когда уже разгорелась вторая мировая война. Важно подчеркнуть, что впервые отдельные материалы оказались опубликованными только в переводе на немецкий язык. Мережковский, будучи верен одной из своих программных статей («Христианство и антисемитизм» , 1934 г.), считает, что христианство невозможно без еврейской религии и - парадокс! - что это высшая религии мира. «Первый святой - Павел; в нём первая точка пути от Иисуса к нам» (I).

«Цену себе он (т.е. Павел - Г.М.) знает: "Нет у меня ни в чём недостатка против высших Апостолов"(II Кор. 11,5).- "Слуги Христовы - они? В безумьи говорю: я больше, я гораздо больше" (II Кор. 11,23)» (I).

Личность и деяния апостола Павла всегда казались странными для многих христиан. Это единственный «апостол», который никогда в жизни не видел Христа, и, напротив, был назначен еврейскими властями для искоренения христианских сект. Вот что говорит он сам: «Я преуспевал в Иудействе более многих сверстников в роде моём, будучи ревнителем отеческих моих преданий» (Галатам, 2,11-15).

И вот такой-то довольно спорный христианин вдруг явился основателем христианства как всемирной религии.

Очень интересно эту мысль развивает Д.М. чуть дальше: « А между тем никто иной, как Павел, и превратил именно здесь, в Антиохии, столице на арамейском языке самого Иисуса), в Церковь Вселенскую и "еретиков Назарьян"- в "христиан"» (ХХХ).

Иными словами - основываясь на опыте Д.М. - Иисус Христос превратил кагал в христианскую общину, то есть в церковь (напомним, кто не знает, что слово «церковь» происходит от слова циркус, то есть круг), а может, наоборот христианская община по мере вступления в вероучение апостола Павла превращалась в рамки своеобразного кагала.

Мережковский говорит об этом прямо: «Если Павлово учение о свободе не понято людьми и доныне, то, может быть, потому, что учение самого Иисуса сделалось новым Законом, более тяжёлым и рабским, чем Ветхий Завет - Закон» (ХХХIХ).

Вторым святым Мережковский считает Августина («Павел. Августин», 1936 г.). Августин близок Д.М. тем, что он родился и жил на переломе эпох, «между тем, что ещё не умерло, и тем, что ещё не родилось» (II).

«"Ересями Церковь возвышается",- учит Августин. - Сколько великих учителей в Церкви осталось бы неизвестными, сколько вопросов - неразрешёнными, если бы не Ереси! (…)» За такие слова через тысячу лет будут людей жечь на кострах» (VIII).

Мережковский видит удивительную близость Августина к нашей современности в его поразительном признании: «Жизнью века сего я уже начинал тяготиться; уже не так, как, прежде, томился жаждой богатства и почестей… Но похоть к женщине всё ещё крепко держала меня.»- "Даруй мне, Господи, целомудрие,- только не сейчас!"- молился я, боясь быть услышанным слишком скоро» (ХХХIХ).

Бл. Августин для Д.М. был внутренне очень близким человеком, но он считал его всего лишь первоисточником Реформации, которая расцвела в последующие века.

Д.С. Мережковский. «Франциск Асизский».

Самое главное для Д.М. при анализе жизни, творчества Франциска (если так можно выразиться по отношению к святому) состоит в том, насколько он приблизился к жизни и страданиям Христа лично. Сам св. Франциск был сыном крупного купца, и в молодости любил покутить и поразвлекаться с женщинами. Но неожиданно на него снизошло Откровение, и на его ногах и руках появились стигматы, то есть кровавые раны, знаменующие места распятия Христа.

Д.М. «Есть ли христианство всё, чем жило, живёт и будет жить человечество? Нет ли чего-то до христианства и за христианством; нет ли по сю и по ту сторону его какого-то древнего, забытого, и нового, неизвестного, религиозного опыта? Вот вопрос, поставленный за семь веков до нас Иоакимом и встающий перед нами сейчас грознее, чем когда-либо.

"Многое ещё имею возвестить вам, но вы теперь не можете вместить. Когда же придёт Дух… то откроет вам всю истину… и будущее возвестит вам" Ио. 16,12,13».

Св. Франциск, неожиданно отринув свою прежнюю жизнь и став публичным юродивым, возлюбил «Прекрасную Даму» - «Бедность». Он говорил: «Хочет от меня Господь одного, - чтобы я был величайшим в мире безумцем, и нет мне иного пути, кроме этого» (LXVI).

Мы понимаем, что это символ русского «юродства», которое дошло от древнейших времён до наших дней. Представим себе юродивого на троне в виде Борис Ельцина. А ведь у него были предшественники - Карл VI или Эрик XIV шведский король.

С нашей точки зрения кажется, что такое юродство - это подлинное безумие. Однако в своё время считали, что Христос якобы воплотился во второй раз в св. Франциске (CIII).

Однако это лишь предварительные мечтания. Центр историко-философских размышлений Д.М. - это Жанна д’Арк.

Для Д.М. она символ религиозно-освободительного движения, которое должно уничтожить все препоны на пути к возрождению подлинной духовности. Ещё раз напомним, что в своей знаменитой речи по радио Д.М. сказал, что Гитлер - это своего рода Жанна д’Арк, очиститель народа от нашествия чуждых сил.

Про эту речь известная легенда. Приводит её в своих воспоминаниях Ю. Терапиано, и в каноническом варианте, Д. С. , якобы, выступил по радио в июне 1941 г. Однако по свидетельству Н. Тэффи, речь, где упоминались и Гитлер и Жанна д"Арк Мережковский произнёс 14 августа 1940 г. на собственном юбилее. Дословно он сказал так: "кончится кошмар, погибнут антихристы, терзающие Россиию, и антихристы, душащие сейчас Францию, и Россия Достоевского, подаст руку Франции Паскаля и Жанны д"Арк". Одоевцева о той же речи вспоминала, что Мережковский был очень высокопарен, и сравнил Германию с Атлантидой. Никто ничего не понял. Речь, однако, была очень фрондёрская (для посвящённых), и эмигранты боялись, что нагрянет военная полиция.

А легенда, вероятно, произошла из-за того, что летом 1941 г. Мережковских выбросили на улицу из их квартиры за неуплату, и помогли им немецкие поклонники-оккупанты, что немедленно вызвало взрыв негодования в эмигрантской общине. И сконтаминировали речь 1940 г. и мнимое предательство осени 41-го.. .

Физической возможности попасть на радио летом 1941 г. у Мережковского не было: жить ему оставалось не более 3-х месяцев, и он был очень дряхл.

Обращаясь к образу Жанны д’Арк, Д.М. сразу говорит о том, что она является святой подвижницей не той или иной веры - католической или православной, - а самой своей личностью воплощает мистическое царство Св. Духа. Книга Мережковского «Жанна д’Арк», включённая в общий цикл «Лица святых от Иисуса к нам», направлена именно к выяснению мистической сущности Св. Жанны. Об этом сразу же говорит подзаголовок первой части книги: «Св. Жанна и Третье Царство Духа». Дальше эта мысль поясняется в первых же словах: «Если Жанна действительно святая не одной из двух Церквей, Западной, а единой Церкви Вселенской, то она принадлежит всему христианскому миру (…)

Если Жанна действительно спасла Францию, то спасла и Европу, так как в ХХ веке ещё несомненнее, чем в ХV, что Европы нет без Франции и что спастись или погибнуть этой части Европейского тела - значит и всему телу погибнуть или спастись» (гл. I).

Нам интересно, что история Св. Жанны привлекала внимание не только Д.М.; её пытался опорочить Вольтер, но и - что самое интересное - маркиз де Сад в книге «Тайная история Изабеллы Баварской». Это полуисторическое - «полуроманное» произведение, основанное на малоизвестных документах охватывает ту часть пресловутой Столетней войны между Англией и Францией, которая меньше всего известна нашему читателю. Изабелла Баварская была супругой того короля Франции Карла VI Безумного, который довёл свою страну до грандиозной катастрофы. Но она участвовала во всевозможных политических и сексуальных интригах, расколола правящие классы на несколько враждебных лагерей. Когда же страна погрузилась в полный хаос, одна за другой (маркиз де Сад упоминает обеих) появляются девственницы-спасительницы Франции. И каждая из них увлекает за собой толпы воинов. И вот, наконец, третьей девой появляется Жанна д’Арк, которой удаётся спасти Францию. О труде своего предшественника - маркиза де Сада Д.М., по-видимому, не знал, иначе он о нём где-нибудь бы упомянул. Но мы, глядя из современности, должны отметить этот факт. Главный подвиг Жанны д’Арк состоит в том, что она смогла короновать Карла VII, сына Карла VI Безумного, на французский престол. Тогда Франция оформилась как национальное государство. Но война ещё продолжалась.

Отметим, кстати, что в одном из своих публичных выступлений Д.М. сравнил Жанну д’Арк с Гитлером. Столь высокая оценка личности Жанны и её духовного и физического подвига, казалось бы, не очень-то согласуется с нашим пониманием личности Гитлера. Однако присмотримся к этому вопросу более внимательно: «Жанна предана была огню за "ересь"; главная же ересь её - в том, что она "непослушна" Римской Церкви, земной, Воинствующей: "Я пришла от Бога, от св. Марии Девы и от всех Святых - от Церкви Торжествующей". Только ей одной я была и буду послушна во всём, что делала и делаю» (гл.Х).

Мережковский цитирует протоколы допроса Жанны д’Арк и как бы сам себя спрашивает, до какой степени человек имеет право на своеволие, а величайшие исторические деятели имеют право спросить себя: вправе ли мы управлять судьбами народов или пытаться воздействовать на движение исторического процесса.

Вот что ещё сказала Жанна на допросе: «"Церкви я подчиняюсь, но Богу послуживши первому". Больше, чем Преобразование Церкви, Реформация в этих трёх словах: " Богу послуживши первому"- в них Переворот, Революция» (гл. Х).

Вот что такое для Мережковского Жанна д’Арк и Гитлер, которого он сравнивает с ней. Едва ли кто-нибудь в ХV веке мог говорить о социализме и революции, и слов таких в обиходе не было, а в ХХ веке стало ясно: социализм достоин воплощения в реальность, но как национальный социализм, а интернациональный социализм, осуществившийся с 1917 года в России, не заслуживает никаких положительных оценок.

Личность и деятельность Жанны д’Арк привлекают Д.М. ещё и потому, что по его глубокому внутреннему убеждению она является воплощением Св. Духа, особенно потому, что слово «дух» на арамейском языке (rucha) является словом женского рода: «Если Дух есть Мать, то путь второго человечества, нашего, обратен пути первого: уже не от Матери к Сыну, а от Сына к Матери - Духу.

Вся религия Жанны - религия Духа Матери» (ч.II, гл. II).

Особенно удивляют некоторые предсказания древних волхвов, которые далее приводит Мережковский. Например, вот что писал Бэда Достопочтенный: «Вот запылает война, и Дева подымет знамена». Или писание Мерлина Волхва: «Выйдет некая Дева из древнего леса дремучего, чтоб исцелить Францию от многих ран!» (гл. ХХI).

Мистическая задача Жанны д’Арк состояла в том, чтобы освободить Францию, а вместе с ней и всю Европу от нашествия англичан. Во Франции их тогда называли «годонами» (это слово происходит от английского выражения god damn, что в переводе означало «будь проклят»).

Когда Жанна попала в плен к англичанам, они посадили её «как хищного зверя, в железную клетку, такую низкую, что в ней нельзя было стоять, и ещё приковали к ней цепями за шею, за руки и за ноги. И потом, когда уже выпустили из клетки,- днём надевали ей на пояс, а ночью на ноги двойную, прикреплённую к стене тюрьмы железную цепь» (гл. LI).

Особенно изуверским был сам процесс её казни: «Тут же, на третьем помосте, был столб с прибитой к нему доской, а на доске - надпись: "Жанна, рекомая Дева, лгунья, злоковарная, пагубная, обманщица, колдунья, кощунница, в Иисуса Христа не верующая, идолопоклонница, служительница дьяволов, отступница, еретица и раскольница"» (гл. LXVI).

Нас удивляет не только обилие обвинений, но особенно их лицемерная сущность, проявляющаяся даже в мелочах. Перед вынесением приговора Жанну д’Арк обследовала целая комиссия, которая подтвердила, что она девственница, и,тем не менее, в судебном постановлении этот факт был не признан.

Не будем особенно углубляться в детали злодейского убийства Жанны’Арк. Обратим внимание только на тот вывод, который делает Д.М.: «Русским коммунистам нужен мир с Европой для войны с Россией. Потому что слишком хорошо знают, что если ещё не вся России, то уже огромная и с каждым днём всё большая часть её хочет войны не с внешним врагом, а с внутренним, ждёт её как знака не для всемирной, а для русской революции, что всякий внешний враг будет для России желанным союзником-освободителем и что нет такой цены, которой она не заплатила бы за свободу» (гл LXXII).

Именно эти мысли и привели Д.М. к рассуждениям о том, что Гитлер несёт освобождение России. К сожалению, утопичность этих планов быстро обнаружилась, но сам Д.М. этого же не увидел, поскольку умер в 1941 году.

Теперь перейдём к анализу книги Д.С. Мережковского «Испанские Мистики. Св. Тереза Авильская. Св. Иоанн Креста. Приложение. Маленькая Тереза » Томск, изд. «Водолей», издание А. Сотникова, 1997.

Это последние книги Мережковского, он писал их до самой смерти в 1941 году. Впервые они были опубликованы в полном виде только в 1988 году в издании Т. Пахмусс. В предисловии Т. Пахмусс пишет: « Намерением Дмитрия Сергеевича Мережковского в книге Испанские Мистики (…) было не только изучение прошлого интересующих его людей, Св. Терезы Испанской и Св. Иоанна Креста в данном случае, но и предсказание духовной культуры будущего человечества. Сам Д.М., работая над этими книгами всё время думал о возможности коммунистической революции во Франции, в которой, в конце 30-х годов после убийства президента Поля Думера, чрезвычайно возросло влияние так называемого «народного фронта», возглавляемого коммунистами. Д.М. и З.Г. опасались повторения красного октября. Д.М. писал: «Следовало бы приготовить "новый приют", может быть, в Испании, ибо я пишу генералу Франко, который, надеюсь, судя по тому, что мне о нём рассказали, мог бы пригласить меня в Испанию для чтения антикоммунистических лекций и работой над книгой о Св. Терезе» (Из письма Д.М. Грете Герелль, шведской художнице и интимному другу 19.10.1939 г.).

Для правильного понимания смысла обращения Д.М. к испанским мистикам ХVI века нужно вспомнить ещё и письмо З.Гиппиус Д.В. Философову ещё от 2 мая 1905 года: «Но скажу и я тебе: а ты знаешь, ты наблюдал когда-нибудь чувственность сознательной веры? Идущую от Высшего (не к Нему, как у св. Терезы), всю под Его взорами? Может ли в такой чувственности быть ни в похоти, хотя бы самое тонкое?» . Оба эти письма Т. Пахмусс приводит в своём предисловии для ясного понимания того, почему Д.М. обратился к исследованию испанских мистиков ХVI века. А причина была ясна: это не просто стремление избежать ужасов возможной новой французской революции, а углубление в исследование религиозно-эротического экстаза, понимание религиозной веры как особо утончённой формы эротики.

«Главным признаком Старо-Кастильского рыцарства была "чистота", "ясность", "светлость крови", la limpia sangre, не смешиваемость с кровью евреев и мавров. Чистая вера только у тех, у кого чистая кровь - вот почему Старо-Кастильские рыцари (…) были доблестными защитниками святой католической веры против всякого нечестия и ереси,- больше всего Иллюминатства, и новой "гнусной ереси" Лютера и Кальвина.

Скоро начнёт рыцарские подвиги свои "вдохновенный гидальго ", дон Кихот Ламанческий (…), и главным из них будет защита веры» (с. 26).

Здесь нужно обратить внимание на очень важные исторические факты. Слово иллюминаты, употреблённое в данном тексте Д.М., как легко догадаться, вовсе не означает последователей околомасонской секты А. Вейсгаупта, созданной во второй половине ХVIII века. Иллюминатами в ХVI веке называли всех явных и тайных поклонников лютеранства и кальвинизма. Иллюминатом прослыл даже знаменитый скульптор А.Бернини, несмотря на то, что он автор скульптуры «Экстаз Св. Терезы». Нужно подчеркнуть, что Св. Тереза происходила из древнейшего рыцарского рода, и её предки отличались непримиримой борьбой с маврами и морисками.

По мысли Д.М. Св. Тереза, будучи по роду истинно арийского происхождения, была как бы влюблена в Иисуса Христа: «Может быть, глядя на Христа влюблёнными глазами, всё повторяла маленькая Терезина неутолимою жаждою: "Дай мне, дай мне этой воды!" и умирала, и не могла умереть от блаженства. Что это была за жажда, поймёт она уже много лет спустя, когда, читая в молитвеннике слова из Песни песней: "Да лобзает Он меня лобзанием уст твоих, ибо ласки Его лучше вина!"- вся задрожит и с лицом, зардевшимся, как от первого поцелуя любви, подумает: "О, какая блаженная смерть в объятиях Возлюбленного!.. О, приди, приди, - я Тебя желаю, умираю и не могу умереть! " и ещё яснее поймёт, когда Христос в Видении скажет ей: "С этого дня, ты будешь супругой Моей… Я отныне не только Творец твой, Бог, но и Супруг". Этим последним великим знамением, в детстве её, предсказан ей главный религиозный опыт всей жизни её - Богосупружество» (с. 28).

Д.М., как и его друзья конца 20-х - 30-х годов- Жан Кокто, Жорж Батай, Андре Жид,- почувствовал острую религиозно-мистическую связь между эротикой и истинной верой. Мы помним, что ещё до революции Валерий Брюсов написал свой замечательный роман на эту тему «Огненный ангел», воплощённый позже А. Прокофьевым в гениальную оперу. В 30-е годы эта мысль стала выглядеть практически очевидной. «Между дон -Кихотством и дон-Жуанством существует не только в Испании ХVI века, но и везде всегда, нерасторжимая связь. Что в войне Дон-Кихот, то в любви Дон-Жуан. Меч свой подымает Рыцарь Печального Образа на исполина - ветряную мельницу - с такой же святой и безумной отвагой, с какой Дон-Жуан протягивает руку свою Каменному Гостю, и гибель обоих одинаково страшна и блаженна (…)

Дон-Кихотство и Дон-Жуанство - две створы той двери, через которую и св. Тереза входит в жизнь» (с.32).

Здесь невольно приходит на ум высказанная В. Молотовым в начале 40-х годов мысль о том, что Гитлер и есть некий Дон Кихот, решивший потягаться со всем «прогрессивным человечеством». Однако продолжим.

Вот что писала Св. Тереза: «Жизнь для меня сновидение, в котором движутся призраки. Я знаю, что сплю, и что когда проснусь, всё будет ничто, serra todo nada» (с. 41). Обратим внимание на удивительную близость этого признания к творчеству её современника знаменитого драматурга Кальдерона и особенно к его пьесе «Жизнь есть сон».

Между тем важно отметить, что убеждённость в монашеском призвании пришла к Св. Терезе только в 40 лет. Д.М. поясняет это так: «Сорок лет - та роковая точка для женщины, когда солнце пола начинает склоняться к западу, лучи его становятся знойнее, и в них рождаются великие бури. (…)

Чем как бы была больна Тереза? Фрейдовский психоанализ решил бы: "заглушенным и извращённым полом", "истерической эротоманией", "половым безумием", psychjpathia sexsualis . Так решила бы "мудрость мира сего - безумие перед Богом", потому что можно отвергнуть всякую религию, как безумие, но, приняв её, надо принять и мудрость её - Экстаз» (с. 44).

Здесь мы переходим к одной из самых важных для Д.М. тем - неразрывной связи между религией и сексуальностью. «"Богоодержимость", katoche, - одно из имён Экстаза в древних Дионисовых таинствах. Исступлённая Сибилла Вергилия "силится сбросить одержащее её божество, как бешеный конь сбрасывает всадника, но, укрощаемая ударами и толчками бога, принуждена вещать, с пеною у рта". Другое имя Экстаза в тех же таинствах - "безумие", mania, от mainesthai , откуда и слово "Мэнады", "Безумные",- жрицы бога Диониса. С "жалом овода", oistros, сравнивается Экстаз в тайном учении Орфиков. Имя Диониса - oistrees, oistromanes, значит: "оводом жалящий", "исступляющий, как овод". Лисса, богиня бешенства, исступляет мэнад у Эсхила: "судорога подходит и распространяется вверх до темени, как пронзающий укус скорпиона"» (с. 48).

Д.М. приводит такие удивительные откровения Св. Терезы: «Часто Он (Христос) мне говорит: "Отныне Я - твой, и ты Моя!"… Эти ласки Бога моего погружают меня в несказанное смущение". В ласках этих - "боль и наслаждение вместе". "Эта рана сладчайшая".

"Человекотерзатель", anthroporrhaiste,- имя Бога в древних мистериях, страшное для всех, кроме самих терзаемых: знают древние служительницы бога Диониса, Мэнады, "исступлённые" …, хотя ещё и смутным знанием,- яснее узнаёт Св. Тереза, - что слаще всех нег эти ласки - раны, лобзания - терзания небесной любви; лучше с Ним страдать и умереть, чем без Него блаженствовать. "Господи, или страдать (с Тобой) , или умереть (за Тебя)!" молится Тереза и падает в изнеможении, под этими ласками, закатывает глаза, дышит всё чаще, и по всему телу её пробегает содрогание. Если бы нечестивая, но опытная в любви женщина увидела её в эту минуту, то поняла бы, или ей казалось бы, что она понимает, что всё это значит, и только удивилась бы, что с Терезой нет мужчины; а если бы и в колдовстве была эта женщина опытна, то подумала бы, что с Терезою вместо мужчины, тот нечистый дух, которого колдуны и ведьмы называют "Инкубом"» (с, 53-54).

В примечаниях к цитируемому нами изданию, которые принадлежат иерею Антонию Ильцу, сообщается: «Нечто подобное говорит и св. Симеон Новый Богослов» (с. 281).

Д.М. убеждён в том, что «человеческая половая жажда есть влечение к трансцендентному» (с.56). Эта мысль особенно ярко проясняется в описании эротического экстаза Св. Терезы в том, что «не сама она, а Римская Церковь назовёт Пронзением, transverberatio." И проходил Я мимо тебя (дочери Израйля) - и вот, это было время твоё - время любви… И простёр Я воскрылия рук Моих на тебя, и покрыл наготу твою… и ты стала Моею" (Тайна трёх, 184). Это могла прочесть Тереза в Св. Писании, когда перевод его на старо-кастильский язык ещё не был запрещён Инквизицией. "Стала Моею", прочла и, может быть, вспомнила: "Отныне Я твой, и ты - Моя!". Что прочла в Писании о дочери Израиля, то и над нею самою исполнилось в самом чудном и страшном из всех её видений, соединяющих, как в древних мистериях, высшую точку Экстаза с огненнейшею точкой Пола - в Пронзении.

"Справа от себя увидела я маленького Ангела… и узнала по пламенеющему лицу его Херувима… Длинное, золотое копьё с железным наконечником и небольшим на нём пламенем (…), и он вонзал его иногда в сердце моё и во внутренности, а, когда вынимал из них, то мне казалось, что копьём он вырывает и внутренности мои. Боль от этой раны была так сильна, что я стонала, но и наслаждение было так сильно, что я не могла желать, чтобы кончилась боль. (…) Чем глубже входило копьё во внутренности мои, тем больше росла эта мука, тем была она сладостнее "(…)

Надо быть ребёнком, не знающим, как девушка становится женщиной, чтоб в "Пронзении" не видеть того, что происходит между женихом и невестой в первую брачную ночь» (с. 55) .

Т. Пахмусс и некоторые другие комментаторы творчества Д.М. 30-х годов убеждены в том, что он, следуя полуеретическому учению Иоахима Флорского, ставил в центре своих исканий учение о Царстве Святого Духа, которое должно наступить после того, как окончательно отомрёт существующая христианская религия. Формально это может быть и так. Но мне кажется, что глубинным подсознательным стремлением Д.М. было связать эротику и религию в одно нерасторжимое целое, освятить половой акт, как высшую религиозную ценность, это была, пусть и прикрытая христианской терминологией, религиозно-эротическая философия (тантризма), которой были близки самые видные современники, отчасти друзья Д.М. - Ж. Батай, Ю. Эвола, Дж. Джентиле, М. Элиаде и некоторые другие.

МАЛЕНЬКАЯ ТЕРЕЗА

Обратим внимание на очень интересный и неразрешённый Церковью - ни нашей истинной православной церковью под руководством патриарха Кирилла, ни западной под руководством Папы римского Франциска - вопрос о том, что такое сошествие Св. Духа на Богородицу и вторичное сошествие Св. Духа на Христа во время его крещения в присутствии Иоанна Предтечи - значит ли это, что состоялся духовный брак Христа (Эдипа) со своей матерью. Если Св. Дух, как мы уже писали, по-еврейски ruchа, слово женского рода, то нет ничего странного, что Иисус Христос как зачинатель нового вероучениия был зачат отцом богом Иеговой и как бы матерью - Св. Духом (по-русски лучше сказать Духиней). Может быть, так оно и было. Но учение христианской веры предлагает нам другой вариант.Ещё небольшое примечание: Христос - отец своей матери. Богородица - Дева Мария, непорочная мать Иисуса Христа является одновременно его дочерью, поскольку сотворена Св. Троицей, поскольку сотворена одновременно Богом Отцом, Богом Сыном и Св. Духа, причём Св. Дух - это якобы женщина.

Главное, что нам нужно подчеркнуть при анализе этой книги Д.М.: это проблему равенства и свободы. Цитируем Маленькую Терезу: «Господи, Ты знаешь, что я всегда хотела одной только истины». - "Рук я никогда не умывала, как Пилат, но всегда говорила: “Господи, скажи мне, что есть истина!”"» (с. 234)". Святая Тереза отлично понимала, и Д.М. тоже, что между Богом иудейским и истиной есть разница. Мне вспоминаются высказывания мыслителей разных времён на эту тему. Знаменитый английский поэт Кольридж, лидер озёрной школы, утверждал: если бы был выбор между Христом и истиной, он выбрал бы истину Ф.М. Достоевский в ответ на этот вопрос сказал, что выбирает Христа. Но тут-то мы и можем «подловить» классика: если вы считаете, что истина и Христос - это разные вещи, то тут есть о чём задуматься. А особенно, если Христос, то есть ложь, выше, чем истина, то это ещё хуже.

Вот что писала Маленькая Тереза в своих экстатических признаниях: «Всё, что я говорю о моих искушениях, слишком слабо, по сравнению с тем, что я чувствую, но я не хочу больше говорить; я боюсь, что слишком много сказала; я боюсь кощунства» (с. 239- 240).

Этот поиск высшей истины и есть то, что сближает нас не только с несчастной Маленькой Терезой и творчеством Д.М. тех лет, но и с сегодняшней эпохой.

Эротика и святость - вот что мне кажется самым важным для понимания творчества Д.М. 30-х годов, а вовсе не пресловутое учение о заклинаниях Св. Иоахима Флорского: «Самое страшное и гнусное во второй Великой Войне (эти слова написаны до начала этой войны - Г.М.) - этом небывалом за память человечества жертвоприношении … Молоху без личности государственности - то, с каким восторгом люди сами кидаются и кидают других в его раскалённое чрево, "летят на смерть, как мухи на мёд", по слову Тертуллиана и христианских мучеников» (с. 119).

Здесь Д.М. делает два замечания:

«Чтобы всем обладать,
Не имей ничего;
Чтобы сделаться всем,
Будь ничто (с.118, стихи Св. Иоанна Креста).

"Страшное делает Бог с тем, кто любит Его, но жаловаться им нельзя, потому что Он сделал ещё страшнейшее с Единородным Сыном своим", скажет св. Тереза Иисусу; то же мог бы сказать и св. Иоанн Креста (…)» (с.150).

Любовь и отрицание любви. Это два принципа, которые Д.М. сравнивает с двумя учениями у Св. Терезы и у Кальвина: «Страшную меру воли его к одиночеству даёт и это учение о любви: "Должно любить всех одинаково", родных и чужих, и даже родных меньше, чтобы плоть и кровь не возбуждали этой естественной любви, которая существует между родными и которую должно умерщвлять, чтобы достигнуть совершенства…, забывая всех одинаково, ты не ошибёшься, любя больше одного, чем другого. "Не думай же ни о ком ничего, ни злого, ни доброго, иди равно ото всех… чтобы достигнуть святого уединения"…

Грех для него не только любить, но и быть любимым: "Быть другом его есть уже грех (…)". Перед смертью он сожжёт письма Терезы, чтобы от всего быть свободным» (с.158).

Иными словами, бога в человеке нет, поэтому и любить не надо. «Бог есть любовь», так написано в Писании, а святые Тереза Авильская и Иоанн Креста ненавидят и любовь, и человека одновременно. Одна из глав книги Д.М. названа « Между иллюминатством и церковью».

Мы уже говорили, что иллюминатство - это одна из форм протестантства.

Одна из последних книг Д.С. Мережковского называется «Реформаторы. Лютер, Кальвин, Паскаль.» (опубл. на русском языке Брюссель 1990; фр. и нем. переводы - 1941 и 1942 гг.). Эти интересные исследования, посвящённые эпохе реформации, Д.М. писал в самом конце своей творческой деятельности, размышляя о том, что такое христианство вообще и смогло ли оно состояться.

Много, кто сомневался в том, что христианство является великой единосущной верой. Много ересей сопровождало и до сих пор сопровождает официальное христианское вероучение. Их искореняли по русской пословице «не крестом, так пестом». Это и ариане, и маркиониты, и манихеи, и многие другие. Однако суть самого глубокого вопроса о понимании веры во многом оставалась неизвестной. С чего началась борьба Мартина Лютера с официальной тогдашней католическо-православной церковью? Вопрос очень простой. Папа Лев Х в сентябре 1517 года (обратим внимание на символическую дату) разрешил продавать индульгенции, то есть отпускать любые грехи за определённую мзду, которую собирали специальные церковные служители. Мартин Лютер, человек простого происхождения, но серьёзно образованный в богословских вопросах, задался простым вопросом: «Я должен сам услышать, что говорит Бог» (с.32-33). И пояснил эту мысль следующим образом: «Мы (протестанты) также плохо жили, как римские католики. Но мы боремся не за (праведную) жизнь, а за (истинное) учение. Вот чего не поняли ни Виклефф, ни Гус, нападавшие только на дурную жизнь католиков… Потом я победил учением: оно ему сломало шею» (с.34).

Лютер имел ввиду, что он победил Римскую католическую церковь убеждённостью в том, что общение с богом может происходить только при личном контакте, а церковь не нужна.

Когда отец Лютера умирал, исповедующий его священник спросил: веруешь ли ты в учение сына своего Мартина: «Верую,- ответил тот. - Надо быть негодяем, чтобы этому не верить» (с. 39).

Великий вольнодумец Вольтер писал так: «Истина светит сама собственным светом своим, её не надо освещать огнём костра» (с. 49). Эта мысль кажется очевидной. Но теперь мы приблизимся к изучению кальвинизма.

Фигура Лютера и его образ мыслей наиболее ярко проясняются таким интересным фактом: «С детства тяготел на нём страх Нечистой Силы» (с. 55). Уместно вспомнить знаменитую, более раннюю работу Д.М. «Гоголь и чёрт», в которой он развивал мысль о том, что основа мировоззрения и мирочувствования Гоголя - это его борьба с мистическим образом нечистой силы, которая и привела его к преждевременной смерти. Лютер и Гоголь? Не парадоксальное ли это сопоставление. Я глубоко убеждён, что эта аналогия не просто находится в сознании Д.М., а, по сути, она глубоко правильна. Вспомним такие известный факт: когда во время работы Лютеру неожиданно явился чёрт, он бросил в него чернильницу. Это пятно на стене до сих пор показывают посетителям мемориального музея Лютера. И с другой стороны Гоголь, заморивший себя голодом в ужасе перед нечистой силой. А ведь он тоже был убеждён в своём правильном понимании христианской веры («Выбранные места из переписки с друзьями»), и церковь ему не указ.

Но последователи Лютера, конечно, пошли гораздо дальше: «"Царство Божие приблизилось и должно быть установлено силою, ибо по слову Господа только употребляющий силу входит в Царство Божие",- учил Карлштадт."Вперёд, вперёд, вперёд! Раздувайте огонь, не давайте вашим мечам простыть от крови, не щадите никого!" - скажет ученик Карлштадта, Мюнцер» (с.124).

Это уже напоминает нам и Маркса, и Ленина. Д.М. пишет об этом так: «Тайное общество Мюнцера - то малое горчичное зерно, из которого некогда вырастет великое дерево - Третий Коммунизм, Третий Интернационал» (с. 131). А дальше приведём ещё интересные слова: «Я, Мартин Лютер, буду сражаться молитвами, а также, если нужно, кулаками». Д.М. продолжает: «Правило опасное: от Лютера к Гитлеру - от молитвы к кулаку» (с.168).

Пройдут буквально 2 - 3 года, и сам Д.М. будет относиться к Гитлеру совсем по-другому, но в основном он останется верен своему первичному идеологическому посылу: нельзя реформировать христианство, в сущности не отменив его. Сегодня это ясно как никогда. «Верно и глубоко понял Гёте: "Мы ещё не знаем всего, чем обязаны Лютеру и Реформации. С ними могли мы, вернувшись к истокам христианства, постигнуть его во всей чистоте. Снова мы обрели мужество твёрдо стоять на Божьей земле и человеческую природу свою чувствовать, как дар Божий» (с. 175).

Приводя эту цитату, Д.М. даже не чувствует, что, говоря о якобы «истинном» христианстве, Гёте в сущности его вообще отрицает, потому что Христос учил: «Царствие Моё не от мира сего». А и Гёте, и даже сам Д.М. смотрят на вещи по-другому: духовное и плотское должны быть объединены в общее целое. Религиозный экстаз и плотское совокупление - это одно и тоже. Плоть и Дух соединяются в святом соитии. Здесь и понятие вечной женственности, и святое понимание Духа (rucha) в его женской ипостаси.

Что такое Реформация? Религиозное сознание того времени вращалось внутри догматов христианской религии, но стремилось выйти за её пределы и всё-таки по существу не могло это сделать.

Для правильного понимания сущности Реформации нужно иметь в виду такие, внешне не схожие, но исторически очень близкие явления: перед тем, как Мартин Лютер начал свою реформаторскую деятельность (напомним сакральный год и сакральный день - 7 ноября 1517 года), окончательно рухнула Византийская империя (1453 г.), родились и проявили себя великие художники Возрождения - Леонардо да Винчи, Рафаэль Санти, Микеланджело Буанаротти. Только что Христофор Колумб открыл Америку, и это Лютер несомненно знал, поскольку невероятно раздвинулись горизонты мышления.

Ощущение того, что прежний христианско-католический мир распадается на части было в ту эпоху столь же сильным, как и то, что мы чувствуем сегодня: рушилась и должна была рухнуть целая эпоха. Так и случилось. Для современников Лютера открылись новые горизонты в верованиях, географических открытиях, а чуть попозже - в космологии (Николай Коперник - современник Лютера).

Но, как и во всяких революционных начинаниях, появляются две стороны, особенно в трактовках текста еврейского Писания. Лютер открыл национальную сторону: любая религия должна иметь национальный характер. Но к вопросу о религиозной Реформации можно подойти и с другой стороны, вскрыв глубины еврейского происхождения христианской религии.

Книгу Д.С. Мережковского «Кальвин» Т. Пахмусс предуведомляет таким предисловием: «Он (Кальвин - Г.М.) настаивал на том, что одной из главных обязанностей Церкви является благополучие государства и что государство должно обеспечивать благополучие Церкви. Оно также обязано поощрять набожность и благочестие, и богохульство должно караться как гражданское преступление» (с.108). Далее Т. Пахмусс поясняет эту мысль так: « Пресвитерианские Церкви примыкали в основном к учению Кальвина, и главное религиозное направление в американских колониях было кальвинистским» (с.108).

В чём же состоит учение кальвинизма? Д.М. пишет так: «Бог Кальвина хуже Сатаны» (с.184). Кальвин, подобно Ленину, строит своё мышление особым образом: «Новую политическую свободу он выкует из древнего железа - Ветхого Завета - Закона» (с. 184).

Обратим внимание ещё на одну деталь: «Воля к народности у Лютера, а у Кальвина - к всемирности» (с. 193). Повторим ещё раз - вот где истоки учения о международной всемирной революции, которая роднит кальвинизм с марксизмом- ленинизмом: «Кальвин - второй Моисей, осуществляющий Евангелие по скрижалям Синая» (с. 197). Когда Кальвин обосновался в Женеве и создал там некое религиозное псевдо-государство, он, основываясь на своём вероучении, поставил перед своим как бы народом, а на самом деле гигантской сектой, охватывающей сотни тысяч человек, такую задачу: «После Ветхозаветной Теократии, здесь, в Женеве, снова является впервые не святой человек, а Святой Народ; цель государства и Церкви становится снова не личная, а общая святость; избранному народу снова говорит Бог Израиля: "Будете святы, потому что Я свят".

"Вы - род избранный, царственное священство, народ святой", - говорит Женевским гражданам устами Кальвина тот же Бог» (с. 249).

Кальвин устроил в своём псевдо-государстве в Женеве удивительный режим, который, как две капли воды, похож на всюду осуждаемый сталинский тоталитаризм. Нас, людей ХХI века, удивляет только, почему англо-американские исследователи не обращают на это внимания. Вследствие малообразованности? Или, попросту говоря, серости - наступлению «грядущего хама», о котором писал Мережковский? Однако в вольнолюбивом городе Женеве при Кальвине обязательной была такая присяга: «Если я узнаю о чём-либо, заслуживающим доноса в Консисторию (Так назывался тогда государственный церковный орган правления - Г.М.) , то клянусь доносить, исполняя мой долг без гнева и милости» (с.250). И дальше ещё: «Судятся не только дела, но мысли и чувства» (с.251).

Всё это до такой жути похоже на советскую реальность прошлых времён, а отчасти и сегодняшних, что просто поражает воображение.

Тогда Д.М. в 30-х годах это казалось удивительным, но для нас. особенно сегодня это выглядит почти банально: «Трудно людям наших дней поверить в такие случаи, как эти: именитый купец, осуждённый за прелюбодеяние на смерть, уже взойдя на плаху, благодарил Бога за то, что будет казнён, "по суровым, но нелицеприятным законам своего отечества". А в 1545 году, в дни страшной чумы, колдун и ведьма, муж и жена, приговорённые к сожжению за то, что "сеяли в народе чуму", радостно идут на костёр. Благодарят и эти двое Бога и Кальвина за то, что "будут, может быть, избавлены временной смертью от вечной "» (с. 252).

Вспомним процессы врачей-убийц.

Размышляя на ту тему, впоследствии уже упомянутый выше Вольтер сказал: «Павшего врага Кальвин оскорблял, как это делают все подлецы у власти» (с. 271). Сталин?

А вот как закончилась жизнь Кальвина: «"Только что прошёл по городу слух о блаженной кончине мэтра Кальвина, как начался великий плач и рыдания". Радоваться бы надо было, что умер палач и кончилась пытка, но вот люди плакали так, как будто умер самый близкий и нужный для них, родной человек» (с.290).

Ей-богу, если бы это писал не Мережковский в конце 30-х годов, и речь бы не шла о смерти Кальвина, а о смерти Сталина в 1953 году (роман Юрия Бондарева «Тишина»), я бы подумал, что это написано буквально сегодня. Так умирают псевдовеликие религиозные вожди, которые влекут за собой тысячи, десятки тысяч и миллионы трупов. Но это признак обновления великой грандиозной веры. Сейчас кальвинизм - это основополагающая великая религия, которая владеет всем миром и которая под флагом псевдодемократии и американизма диктует своё мировоззрение и вероисповедание как современную идеологию неоглобализма.

Чем же закончилась роль Христа-спасителя?

«"Иисус есть Христос - Мессия",- этого Иоанн не говорит нигде у синоптиков. "Идёт со мною Сильнейший меня",- вовсе ещё не значит, что идущий за ним Христос есть Иисус» (с.151).

Здесь мы сталкиваемся с удивительным вопросом, является ли богоявленный Иисус настоящим Христом Спасителем. Вопрос состоит вот в чём, был ли Иисус - Христом, то есть богом. Сейчас, в ХХI веке, вряд ли кто сомневается в том, что Иисус БЫЛ. Об этом свидетельствуют многочисленные заметки тогдашних и последующих историков. Марксисты-ленинисты сомневались в существовании Иисуса, особенно Емельян Ярославский (Миней Израйлевич Губельман). Но Д.М. поставил очень важный вопрос, а кто такой был Иисус Христос? Неслучайно эта книга его называется «Иисус неизвестный»: «В явной жизни Сын - Отец; в тайной - Мать. Весь Иисус Известный - в Отце; весь Неизвестный - в Матери» (гл. ХХVIII).

Ну, и конечно, мы должны обратиться к вопросу о деятельности Иуды. Кем он был? «"Выбрал Он себе в Апостолы самых грешных людей, сверх всякой меры греха",- скажет Послание Варнаввы, от времён Мужей Апостольских. Судя по тому, что самим Иисусом Иуда назван будет "диаволом"» (ИО, 6,70). А Пётр "сатаною" (МК.8,33), так оно и есть» (гл. III, Х).

Апостол Пётр, который даже умел ходить по воде, был назначен Христом основателем истинной церкви: «Ты, Пётр (Petros), имя твоё означает камень, на тебе воздвигну я Церковь свою (edificabo ecclesiam meam)».

Обратим внимание на то, что апостол Пётр, несмотря на своё римское имя, - чистокровный еврей. Но на это Д.М. как бы не обращает внимание, а мы обратим, потому что это факт говорит нам об обосновании Римско-католической Церкви, камнем веры которой является апостол Пётр. Также обратим внимание на определённое свидетельство евангелиста Иоанна.

Повторюсь:

1. «Спасение от иудеев» (4. 22) и

2. «Ваш отец - диавол» (8. 44) о тех же самых иудеях. Я не знаток каббалистической мистики Талмуда, но хочу подчеркнуть интереснейший факт: прямо противоположные суждения образованы простым удвоением номеров глав и стихов: 4,22 - 8,44. Что это значит, пусть решают читатели моей статьи. Последние главы книги «Иисус неизестный» Д.М. посвящает вопросу о соотношении христианства и еврейства. Христос «Пришёл к своим» - так называется глава 7: «Царство Божие для Иисуса начинается и кончается Израилем.

На путь к язычникам не ходите… а идите к погибшим овцам дома Израилева (МТ. 10, 5-6) (…) Я послан только к погибшим овцам дома Израилева (МТ. 15-24) ».

Ну и что же, что «пришёл к своим»? Д.М. пишет: «Крестная надпись: "Царь Иудейский", будет насмешкой Рима - мира над царём Израиля; но не спасётся мир, пока не узнает, что "спасение от иудеев" (Ио. 4,22) и от распятого Царя Иудейского, или, как тогда ругались и теперь ещё ругаются враги всех вообще иудеев и Христа-Иудея особенно,- спасение от "Жида распятого" (гл. V).

И вот «пришёл к своим» -«И свои не приняли» (так называется глава 8). В чём тут вопрос? Может, в том, что всё-таки приняли, но приняли по-своему, отвергнув и убив. Дело в том, что понятие Христа как спасителя, о чём мы писали выше, имело и другой смысл. В одной из сохранившихся римских надписей 9-го года до РХ, посвящённой дню рождения тогдашнего римского императора Августа, написано так: «Бог послал нам Спасителя, σωτηρ… Море и суша радуются миру… Большего, чем Он не будет никогда… Ныне Евангелие, ευαγγελιον, о рождестве бога исполнилось» (гл.9 II).

Вот теперь и зададимся вопросом, кто был истинным Христом-Спасителем, маленький жидок Иисус, Иешуа или великий император Римской империи кесарь Август? Надо обратить внимание, что вся символика и даже терминология этой древней римской надписи полностью предвосхищают все так называемые еврейские святые писания. Боюсь показаться кощунником, но: Карл у Клары украл кораллы, Клара у Карла украла кларнет…

Снова и снова Д.М. с упорством пишет, что суть христианства: «в трёх словах "Иисус есть Христос"» (ХIII).

А если мы спросим: а вдруг Иисус не есть Христос, а вдруг Христос - это кесарь Август или кесарь Тиберий? А что значит «спасти мир»? И от чего его надо спасать? Куда он денется без Христа?

Последний вопрос, который мы обсуждаем в рамках настоящей статьи - это вопрос о роли Иуды в символической жизни Иисуса Христа. Бытовое мнение: Иуда - символ предательства, дескать, если бы его и не было, то Христос продолжил бы свою деятельность, как Богочеловек, Отец своей Матери - Богородицы Приснодевы Марии… И до чего бы дошла эта деятельность? Может быть, весь мир был бы «спасён»? Как-нибудь изменился бы ход мировой истории? Может быть, не было бы ни ужасного средневековья, ни фашизма, ни мировых войн, ни сталинских репрессий?

И вдруг появился Иуда. Слово Иуда - это не имя, это символ, который разрушил мировую цивилизацию. Первый факт: Иисус назвал Иуду «другом» (Мт. 26,50). Почему? А вот почему - Иуда был патриотом еврейского народа: « Вы ничего не знаете; и не рассудите, что лучше нам, чтобы один человек умер за народ, нежели чтоб весь народ погиб» (Ио. 11, 49-50).

Вот в этом и скрыто, что называлось впоследствии Холокостом - Холокаустом, по-еврейски это называется «всесожжением» - лучше убить небольшую часть народа, но сохранить его в целом.

«Тайна Иуды - тайна всего Иудейства: верность Ягве, Супругу,- измена Мессии Возлюбленному,- "Соблазнителю", "Обманщику", mesith, как назовёт Иисуса Талмуд, вечная книга Иуды-племени - "Вечного Жида" во всемирной истории. Всё ещё жив для Иудейства и разумен нелепый вопрос: "Кто кого предал, Иуда - Христа или Христос - Иуду"?» (гл. ХIII).

Лично мне этот вопрос в отличие от Д.М. не кажется нелепым. Причина здесь, на мой взгляд, очевидна. Если Иисус не есть Христос, то есть Спаситель, то зачем он вообще существовал? А если он был Спасителем. То он должен был обязательно обречён к закланию, как агнец божий. Отчасти эта мысль близка и Д.М.

Ещё одна важная тема - это война и сексуальность. Напомним, что она является центральной в известной книге З.Фрейда «Эрос и Танатос». Фрейд трактует этот вопрос на несколько сниженном уровне, а Д.М. глубоко убеждён, что: «Пол с войной пересекаются, но точки пересечения, большею частью, слишком глубокие, невидимы.

Главный очаг войны, любовь к отечеству, связывает малые семьи в большие - в роды, народы, племена, связью крови - темени. Это и значит: пол рождает войну; Эрос - Этнос рождает Эриса» (с. 228, 1 , IV).

И уж совсем близкая к нашим теперешним дискуссиям: «половое соитие родственно убийству» (Вейнингер, с. 232, 1, IХ).

Вот откуда рождается гомосексуализм: «Содом глубже, чем думает брак; день брака заходит, восходит ночь Содома, святая или грешная, благородная или смертная, - это смотря по вкусу. Пал Сион, Содом восстал. Племя, "отверженное" некогда, теперь уже таким себя не чувствует: древнее проклятие снято с него, и огненный дождь ему не страшен. Третий пол смотрит прямо в глаза двум остальным и говорит: "Я, как вы"; я лучше вашего; я первенец создания, цвет мира, соль земли: вы - половины, я - целое"» (с. 231, 1, VII).

Исследования Д.М. в этой области нам интересны не только с точки зрения его учения об андрогинности, но с точки зрения претензий современных гомосексуалистов на некую, якобы высшую правду. Был ли Христос гомосексуалистом? Если Бог воплотился в образе мужчины, то почему унижена женщина? Есть такое понятие: «люди лунного света». Этот образ возник у знаменитого философа Платона и продолжен был в одноимённой книге В.В. Розанова. Вопрос о том, были ли дети у Христа и могли ли они быть от земной женщины, стоит во главе угла многих исследователей, но ответа на него не дано, а между тем, - это вопрос, определяющий сущность цивилизации.

«Весь христианский эон (эонами называются гигантские временные промежутки, которыми определяются судьбы истории - Г.М.) протекает под знаком божеской личности - Христа, или демонической - Антихриста; весь эон дохристианский - под знаком божеского или демонического пола. Тайна Одного - Сына - открывается в христианском эоне; в дохристианском - тайна Двух - Отца и Матери» (с. 242, 2, I).

Может быть, Ева зачала Каина от Змия, ангела Люцифера, сошедшего с небес, его звали Бен-Элохим. Так пишет Сергей Нилус, но от Каина произошёл род каинитов, который еврейский бог запретил не только проклинать, но и осуждать. Обратим внимание на такую деталь: после нападения Гитлера на СССР Папа Римский охарактеризовал его наступление, как «благородную отвагу в защите основ христианской культуры» (Дж. Толанд «Адольф Гитлер», кн. 2, М., 1993 г. с. 147).

Христианство, антисемитизм и фашизм? Насколько эти учения парадоксально связаны между собой?

«Пол для нас Явление, для древних - Явление и сущность, нечто земное и небесное. (…)

Вся языческая религия струится от пола. - Вся древность непрерывно внимает полу» (2, III).

И вот в чём сущность христианства по Д.М.: «Вода купели - ложесна Матери, а крещальная свеча - огненный фалл» (2, VIII). Христианство н следует рассматривать как еврейскую религию, и проблема борьбы между христианством и еврейством - проблема надуманная. Д.М. идёт ещё дальше, когда утверждает, что христианство произошло от древней критской религии: «Критская богиня Европа - мать критского бога-царя Миноса. Имя нашего материка, матери нашей, «Европа» - от неё» (3, ХVIII).

Что такое критская - христианская цивилизация? «Лабиринт - стойло бога Быка, Минотавра. Лютым пожирателем человеческих жертв он будет потом, а вначале сам - жертва, небесный Телец, закланный от создания мира - вечный божественный символ Крита» (3, ХХХVIII)."

Слова - Крит, Христос, Chrestos - очень похожи. А кто же была мать Христа, которая одновременно его дочь: тут мы вторгаемся в вопрос, «покруче» чем в романе Дэна Брауна: «Мать его (Иисуса) была Мирьям, Misjam, женских волос уборщица, magdalla». «Хитростью однажды выманил у неё Рабби Акиба признание, что "сын её родился от любодеяния". -"Имя же любовника её - Pandera".- сообщает Талмуд Вавилонский.

Гнусность эту жадно подхватил и "просвещённый" римлянин Цельз, александрийский врач-эпикуреец в своём "Слове истины": "сына родила она от какого-то воина Пантеры, Panthera, - (судя по имени, римского легионера),- и выгнанная мужем, бездомная, презренная, где-то в тёмном углу родила Иисуса, Skotion egenesse"» (5, VII).

Прежде чем перейти к дальнейшим вопросам, надо обратить внимание на то, что мать Иисуса - Дева Мария,- возможно, и есть Мария Магдалина, как это следует из текста, из прямых буквенных сочетаний. И она же по учению Дэна Брауна и Д. Фрэнсис является женой Христа, которая родила ему нескольких детей, ставших основателями французской династии королей.

Между понятиями - распятие и оскопление, кастрация - есть определённая связь, «Aттис - Вакх. Это значит: бог оскоплённый - тот же, что растерзанный или распятый. Между ними ставится в мистериях знак равенства» (6, III).

Что же такое скопческая, распятая любовь? Любовь без пола, любовь без соития, любовь, которую можно условно назвать «любованием». Однако продолжим наши исследования: «Кажется, нет хулы, которой бы люди не хулили Сына Человеческого. Но никогда, никому, кроме несчастных офитов (так называли змеепоклонников - Г.М.), не приходило в голову, что Он - скопец. (…)

Что значит евангельское слово о скопцах, сделавших себя «скопцами ради царства небесного?» (7, ХХIII).

Секта скопцов в России существовала, по крайней мере, до середины ХIХ века. Об этом ярко рассказал талантливый писатель П.И. Мельников-Печерский в своих знаменитых романах «В лесах» и «На горах». Он, рисуя обряды скопцов, которые кастрируют себя «во имя Божие», набрасывает наиболее уродливые и жуткие сцены кастрации: не только мужчинам отрезают яйца и половой член, но и женщинам отрезают груди, а удаление яичников и матки производят, вводя во влагалище особый штырь с крючком, который выдёргивают потом обратно. Наркоза тогда ещё не было. И это есть вера христова?!

Д.М. пишет, что распятие равно оскоплению.

«"Если хочешь принести Богу человеческую жертву, будь ею сам… Плоть и кровь свою, а не чужую, отдай", - учит Квецалькоатль, древне-мексиканский Дионис-Орфей» (12, ХХХII).

Что же такое Бог? Что же такое божественные обряды?

Поедание Бога - причастие - это и есть обожествление, а одновременно вкушение иудейской плоти и вбирание её в себя.

Это взаимно обратное и взаимно искажающее сочетание зверя с бездонно глубоким корнем tlao; "страдаю", "терплю", - если филологически случайно, то, может быть, "не случайно", "ни стерильно магически", потому что Тантал есть, в самом деле, "обратный", "превратный", как бы в дьявольском зеркале искажённый и опрокинутый Атлас-Атлант» (12, ХХХVIII).

Христос пришёл в мир, чтобы спасти его, но «тот ли Христос пришёл». Рассуждая о влиянии церкви на мировую историю, Д.М. приводит интересную цитату из римского историка Лукиана об основателе христианской церкви апостоле Павле - «маленький жид с крючковатым носом» (14, ХIII).

И, пожалуй, следует закончить ещё одной цитатой из античного философа Прокла: "Естьмного путей к истине; каждое богопочитание предлагает свой путь, и мудрый шествует по всем путям, чтобы тем легче дойти до истины", радуется последний». (14, ХIV).

Мы уже подчёркивали, что Мережковский в 30-е годы редко обращался к политическим вопросам, но всё-таки одну из его мыслей того времени нужно выделить особо (Из статьи в газете «Возрождение», лето 1935 г.): «так как власть русских коммунистов, действующая силой, действий своих ни изменить, ни прекратить не может, то мы считаем, что без действий на неё тоже силой, без её насильственного свержения нельзя положить начало воскрешению человека ни в России, ни в мире.

Каждый, кто бы ни начал войну с русскими коммунистами, будет воевать, хочет ли он этого или не хочет, знает или не знает, не с Россией, а за неё, и не только за неё, а за всё человечество, ибо торжество того мира, не человеческого, двухмерного, есть гибель нашего, трёхмерного, глубокого и высокого человеческого мира» (Цит. по кн. «Тайна русской революции. Опыт социальной демонологии», М., 1998 г.).

Борьба с русским коммунизмом для Д.М. была столь же очевидной и естественной, как борьба Гоголя с чёртом, о чём мы писали выше. В этом одна из причин его одобрения гитлеровской агрессии. Исторический опыт показал, что коммунизм - явление довольно стойкое; и перерождаясь в сегодняшнюю форму псевдодемократии, он всё-таки продолжает сохранять, хотя и в ослабленном виде, некоторое своё влияние.

Но сегодня мы живём в другую эпоху - время торжества постмодернизма. Последний же рассматривает путь к мировоззрению как язык, охватывающий всё вселенную, посредством разных учений, религий и иных сверхкоммуникаций. Мне кажется, начала этого мировоззрения были заложены в творчестве Д.С. Мережковского начала 20-х - 30-х годов.

Санкт-Петербург